Андрей Кончаловский - Возвышающий обман

Волшебный театр, весь резной, позолоченные колонны — одно из самых удивительных созданий европейской архитектуры. Уютный крохотный зальчик, набитый до отказа венецианской аристократией. Потухли хрустальные люстры, на сцене — легендарный музыкант, великая музыка Моцарта, мерцает в полумраке золото колонн. Я — в бархатной ложе, в темном уютном углу... Придавленный чьим-то норковым манто, заснул блаженным сном. Много ли в мире счастливцев, спавших в знаменитом венецианском театре Fenici под музыку Моцарта в исполнении великого Рихтера... Может быть, только Маленький Принц Экзюпери...

А театр в 1996 году сгорел. Когда еще его восстановят?!.

Такой я и запомнил свою Венецию, залитую холодным петербургским светом внезапно выглянувшего зимнего солнца...

Мы с Настасьей Кински (она со своим мужем, египтянином Исмаилом Мусой, я с Ким) едем на яхте из Канн в Монте-Карло, а на следующий день на частном самолете летим в Венецию представлять «Возлюбленных Марии». Менахем Голан очень переживает, что за все это он должен платить, но таковы условия Настасьи Кински, а она — звезда. Приезжаем в Венецию, Менахем с широкими объятиями встречает нас в холле. Я иду к нему, протягивая сценарий:

— Менахем, прочитай.

Сценарий называется «Поезд-беглец». На следующий день слышу:

— Блистательно! Мы будем это делать!

Вопрос был решен.

Джон Войт, который, собственно, и пригласил меня на работу в Америку и с которым к тому времени у меня были уже очень теплые дружеские отношения, очень долго отказывался от роли:

— Не могу я играть убийцу, преступника.

Мотивы те же, что и у Никиты, не хотевшего играть Алексея в «Сибириаде». Обоим казалось, что типажно они не подходят. Войта пришлось очень долго уговаривать, объяснять, что на роль рецидивиста здесь нужен артист с обаянием. Согласившись, наконец, Войт даже какое-то время пожил в тюрьме, чтобы понять, что такое убийца, какова его психология, как он себя ведет. Потом мы стали искать ему грим, золотую фиксу, походку, манеры.

У Куросавы мы взяли конструкцию фильма, главную его метафору. Поезд здесь — символ эпохи, воплощение вырвавшейся из-под контроля цивилизации. При этом повествование остросюжетно. Куросава великий мастер строить сюжет, поворачивать его новыми гранями, заставляя нас все время ощущать относительность своего представления об истине.

Все главное в сценарии было у Куросавы, я просто добавил какие-то новые линии, чтобы еще более драматизировать конфликт.

Переписывал я сценарий сначала с Джорджем Миличевичем, забавным югославом из Голливуда, потом с Полом Занделом, достаточно известным драматургом. Работа неплохо продвинулась, но Джону Войту диалоги не нравились, он считал их слишком литературными. В то время я дружил с Робертом Дювалем, замечательным актером, известным у нас по «Крестному отцу» и многим еще картинам, спросил у него:

— Кто, по-твоему, мог бы написать для меня настоящие тюремные диалоги?

— Тюрьму надо знать, — сказал он. — Тут нужно не только ухо. Есть два человека. Других нет.

Он назвал одного кубинца, живущего в Майами, и писателя Эдди Банкера. Оба отсидели срок, оба писали о тюрьме.

Сначала мы с продюсером решили попробовать кубинца. Созвонились с его менеджером. Тот долго объяснял, что кубинец приехать не может.

— Но мы должны же его видеть, — говорил продюсер.

— Знаете, он редко куда-нибудь ездит. Присылайте контракт и сценарий — он вам поправит все, что надо.

— Нет, нет. Мы должны его увидеть.

— Ну, ладно, — неохотно сказал менеджер. — Постараемся дня через четыре приехать.

Прошло четыре дня. Мы с продюсером сидим, ждем, подъезжает машина, из нее вынимают человека. Видно, что он под наркотиком — ничего не соображает, выпученные предкоматозные глаза, какие-то малосвязные слова-междометия, ноги не идут, двое несут его на руках — один из них сам менеджер.

— Я же говорил вам, что он не ездит.

— Спасибо, спасибо, — сказали мы. — Увозите его. Как-нибудь обойдемся.

Погрузили его обратно в машину и отправили назад в Майами.

Решили звонить Эдди Банкеру. Он сразу же произвел на меня замечательное впечатление. Мощный череп, рысьи глаза, мужественное лицо, теперь уже знакомое зрителю (я снял его в «Поезде-беглеце», позднее — в «Танго и Кэш», а потом уже его снял в роли бандита Тарантино в «Бешеных псах» — он оказался способным актером), сипловатый мягкий голос. Бесконечно курит сигары. Что-то в его облике напомнило мне Василия Шукшина... Первая мысль: «Какой же он бандит?!» Но когда он предложил съездить в центр Лос-Анджелеса на рынок, многое стало мне ясно.

— Ты что? — изумился я. — Ночь! Убьют за копейку!

— Не бойся! Ты же со мной! Любой бандит в Америке меня знает.

Действительно, его знали многие, и не только бандиты. Он был легендой. В тюрьме он просидел семнадцать лет, начал там всерьез читать — Киркегора, Шопенгауэра, Толстого, Достоевского, там же написал и первую свою книгу — она была издана еще до того, как он вышел на свободу. Права на книгу купил Дастин Хоффман, запустил по ней фильм, сам снимался в главной роли. Когда Эдди выходил из тюрьмы, съемки уже шли полным ходом, слава его гремела. К выходу подкатили лимузин, вся тюрьма скандировала: «Эд! Эд! Эд!» Для заключенных он был героем, воплощением их мечты. Прямо от тюремных ворот Банкер поехал на съемочную площадку к Дастину Хоффману...

Вся жизнь Банкера была связана с Голливудом. Он помнит это место еще в 40-е и 50-е. В тюрьму первый раз попал за наркотики. Выйдя на свободу, в тот же день поучаствовал в ограблении банка, в тот же день был арестован, загремел еще на 7 лет. Об этом, кстати, он как бы мимоходом пробрасывает в «Поезде-беглеце».

К нему очень хорошо относится один из крупнейших американских прозаиков Уильям Стайрон, очень ценит его как писателя. Но у меня подозрение, что подоплека этой симпатии несколько иная. Эдди рассказывал мне, что в свое время он повздорил с другим светилом американской литературы, Норманом Мейлером и крепко поколотил его. Видимо, у Стайрона были свои счеты с Мейлером, своя писательская ревность или что-то там неподеленное. Не сомневаюсь, узнать про то, что Мейлер получил по мордам, было ему приятно.

Когда к нам присоединился Эд Банкер со своей львиной головой и вонючей сигарой, работа быстро двинулась. Диалоги он переписывал со сказочной легкостью, но их получалось безумно много.

— Пиши, пиши больше! — говорил я. — Сокращать — мое дело.

Вместе с диалогами Банкера в картину пришло ощущение правды, которой так добивался Войт.

Позднее Банкер консультировал у нас и все тюремные съемки.