Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Виктория стала замечать, что муж иногда выглядит подавленным и утомленным. Она пыталась поднять ему настроение. С горечью осознавая, что его все еще считают иностранцем, она понадеялась, что присвоение ему титула принца-консорта (1857) улучшит его положение в стране. «Королева имеет право заявить, что ее муж англичанин», — написала она. Но, к несчастью, несмотря на королевский патент, Альберт по-прежнему оставался иностранцем; и с годами его подавленность лишь углублялась. Виктория работала с ним, она за ним присматривала, она гуляла с ним по осборнскому лесу, а он пересвистывался с соловьями, как много лет назад в Розенау. Когда подходил день его рождения, она, не жалея сил, старалась подобрать подарок, который действительно пришелся бы ему по душе. В 1858 году, когда ему исполнилось тридцать девять, она подарила ему «портрет Беатрис в натуральную величину, масло, Хорсли; полный набор фотографических видов Готы и окрестностей, купленные мною в Бедфорде; и пресс-папье из балморалского гранита и оленьих зубов по эскизу Вики». Альберт был, конечно, в восторге, и его радость на этом семейном торжестве была больше, чем когда-либо; и все же… что же все-таки было не так?

Несомненно, дело было в здоровье. Он подорвал свои силы, служа стране; и действительно, его сложение, как и подметил Стокмар в самом начале, не слишком было приспособлено к серьезной нагрузке. Он легко расстраивался; часто болел. Уже по одному внешнему виду можно было судить о слабости его здоровья. Симпатичный двадцатилетний юноша со сверкающими глазами и нежным телом вырос в болезненного, усталого человека с лысой головой, чье тело сутулостью и тучностью выдавало сидячий образ жизни. Недобрые критики, некогда сравнивавшие Альберта с оперным тенором, теперь, пожалуй, сравнили бы его с лакеем. Рядом с Викторией он составлял разительный контраст. Она тоже была не худой, но это была полнота энергичной матроны; и во всем была заметна невероятная жизнеспособность — в ее бодрой осанке, в ее пронзительном, пытливом взгляде, в ее маленьких и полных, но проворных и твердых руках. Ах, если бы только какой-то волшебной силой она могла передать в это жирное, рыхлое тело, в этот иссохший и уставший мозг хоть часть своей выносливости и самоуверенности, которых у нее было хоть отбавляй!

Но внезапно ей напомнили, что помимо болезней есть и другие опасности. Во время визита в Кобург в 1860 году принц едва не погиб, перевернувшись в карете. Он отделался лишь несколькими порезами и ушибами, но Викторию это сильно обеспокоило, хотя она и скрывала свои чувства. «Вот когда королева до конца ощутила, — записала она впоследствии, — что всегда должна выглядеть спокойной и не может позволить себе предположить, что могло бы случиться, или даже признаться себе в существующей опасности, ибо ее голова просто пошла бы кругом!» Выше ее волнений была только благодарность Господу. Она ощутила, что не сможет успокоиться, «пока не выразит как-нибудь свои чувства», и она решает сделать пожертвование в казну Кобурга. «Сумма в 1000 или даже в 2000 фунтов, переданная единовременно или ежегодными порциями, будет, по мнению Королевы, не слишком обременительной». Выделенная в конце концов сумма оказалась меньшей, и была вложена в трест, названный «Виктория-Стифт», в честь бургомистра и главного священника Кобурга, которому было поручено распределять ежегодные доходы между некоторым количеством юношей и девушек примерного поведения из семей скромного достатка.

Вскоре после этого королева впервые в жизни столкнулась с близкой личной потерей. В начале 1861 года герцогиня Кентская серьезно заболела и в марте умерла. Виктория была подавлена. С нездоровым рвением заполняла она страницы дневника подробнейшими описаниями последних часов матери, ее смерти и ее бездыханного тела, обильно разбавленными страстными апострофами и взволнованными излияниями эмоций. В сегодняшней печали были полностью забыты былые разногласия. Это было ужасное и таинственное проявление Смерти — Смерти близкой и настоящей, — полностью захватившей воображение королевы. Все ее жизнерадостное существо сжалось в агонии при виде печального триумфа этой жуткой силы. Ее собственная мать, с которой она жила так близко и так долго, что та практически стала частью ее существования, превратилась в ничто прямо на ее глазах! Она пыталась забыть, но не могла. Скорбь становилась все глубже и безутешнее. Казалось, что в каком-то таинственном и неосознанном откровении перед ней раскрылось, что этот ужасный Властелин заготовил еще одну страшную стрелу.

И действительно, не успел закончиться год, как на нее обрушился куда более жестокий удар. Холодным и сырым ноябрьским днем Альберт, уже давно страдающий бессонницей, отправился проверять новое здание Военной академии в Сандхерсте. По возвращении мужа стало ясно, что переутомление и скверная погода серьезно сказались на его здоровье. Начался ревматизм, бессонница не отступала, и он жаловался на сильное недомогание. Тремя днями позже неотложные дела вынудили его посетить Кембридж. Поведение принца Уэльского, помещенного сюда в прошлом году, потребовало родительского визита и наставления. Расстроенный отец, страдая душой и телом, поспешил исполнить свой долг и на обратном пути в Виндзор сильно простудился. В течение следующей недели он постепенно слабел, состояние его ухудшалось. И все же, подавленный и обессиленный, он продолжал работать. Так уж случилось, что именно в этот момент возник серьезный дипломатический кризис. В Америке вспыхнула гражданская война, и, похоже, Англия, из-за серьезных разногласий с Северными Штатами, была на грани вовлечения в этот конфликт. Королеве передали гневную депешу, составленную лордом Джоном Расселом; и принц понял, что, если отправить ее в таком виде, война станет практически неизбежной. В семь часов утра 1 декабря он поднялся с постели и трясущейся рукой написал ряд предложений по изменению черновика, в которых рекомендовал смягчить тон и оставить открытыми пути к мирному разрешению вопроса. Правительство приняло эти изменения, и войну удалось предотвратить. Это был последний меморандум принца.

Он всегда утверждал, что спокойно относится к смерти. «Я не цепляюсь за жизнь, — сказал он однажды Виктории. — Ты ее ценишь, но мне это ни к чему». И затем добавил: «Я уверен, что если серьезно заболею, то умру сразу, я не собираюсь бороться за жизнь. Я не держусь за нее».

Он не ошибся. Еще в самом начале болезни он сказал другу, что уже не поднимется. Ему становилось все хуже и хуже. Тем не менее, если бы болезнь с самого начала правильно определили и должным образом лечили, его можно было бы спасти; но доктора ошиблись в диагнозе; и кстати, стоит упомянуть, что главным врачом был не кто иной, как сэр Джеймс Кларк. Когда же предложили обратиться за советом еще к кому-нибудь, сэр Джеймс презрительно отклонил идею: «Не вижу повода для беспокойства», — сказал он. Но странная болезнь прогрессировала. В конце концов после гневного письма Пальмерстона послали за доктором Ватсоном; доктор Ватсон сразу же понял, что пришел слишком поздно. У принца был брюшной тиф. «Я считаю, что до сих пор все делалось правильно», — заявил сэр Джеймс Кларк[32].