Серена Витале - Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина
Да… Как ни печальны были последующие события, невозможно читать эти слова, сохраняя серьезный вид: Дантес, посылающий книги жене Пушкина! Кабинет квартиры на Мойке, 12 был собранием одной из богатейших российских частных библиотек, полный книг по любому предмету от А (Агуб Ж., Алексеев П.; Альфиери В.; Алой М.; Али-панов Е. И.; Анакреон… Ариосто… и др.) до Я. Книги, которые Дантес посылал Натали, вероятно, были глупыми романами, которые Пушкин никогда бы не держал на своих книжных полках.
Утром 7 ноября Жуковский после разговора с Екатериной Ивановной Загряжской направился в голландское посольство. Геккерен приветствовал его, как посланца самого неба, рассказав Жуковскому о своей тревоге и желании не допустить дуэли любой ценой. Для нее, утверждал он, не было никаких оснований, кроме чрезвычайной, всем известной ревности поэта. Барон признал, что сын всегда восхищался красотой Натальи Николаевны, но кто в Петербурге этого не делал? Да, очаровательная жена Пушкина вскружила голову его сыну, но, говоря по совести, какое это преступление? К счастью, время быстро лечит раны в сердцах молодых людей, и влюбленность молодого человека уступила место более глубокому и более зрелому чувству к сестре госпожи Пушкиной. «Александрине?» – спросил совершенно сбитый с толку Жуковский, но посланник его поправил. Нет, его сын влюблен в Екатерину Гончарову и уже сказал ей о своем намерении на ней жениться, хотя он, Геккерен, был против этой идеи. Конечно, он очень высокого мнения о мадемуазель Катрин, разумной девушке из прекрасной семьи и фрейлине императрицы, но он надеялся на более подходящую партию для своего Жоржа. Скромный доход посланника не мог гарантировать надежное будущее, какое любой отец желал бы для своего сына, а ни для кого не было секретом, что состояние Гончаровых оставляет желать лучшего; конечно, щедрость тетки позволяет сестрам блистать в петербургских салонах, но даже мадемуазель Загряжская, сколь ни уважаемая, не смогла бы обеспечить Екатерину солидным приданым. Поэтому он долго возражал против этого брака, но теперь, когда сама жизнь его сына под угрозой, он больше не намерен ему препятствовать. Пушкину, добавил он, не надо знать того, что убитый горем отец сейчас счел своим правом, – нет, долгом – рассказать все Жуковскому (который обещал хранить это в строжайшем секрете). После этого посланник решил доверить ему еще более щекотливое откровение, которым, при других обстоятельствах, он не поделился бы ни с кем: в жилах Жоржа текла кровь Геккерена – но нет, из уважения к покойной баронессе Дантес он больше не скажет ничего. Едва веря собственным ушам, Жуковский поклялся, что никогда не расскажет никому о секрете барона.
Жуковский почувствовал: то, что он только что узнал о Екатерине Гончаровой и Жорже Дантесе, неожиданно изменило ситуацию, в которой забрезжил луч надежды на мирное разрешение. Жуковский пошел прямо к Пушкину – чего втайне и ожидал от него Геккерен, – чтобы сообщить поразительные новости, которые он поклялся хранить в тайне. Но вместо того, чтобы смягчить решительность Пушкина, рассказ Жуковского привел его в ярость. Ослепленный гневом, поэт разразился градом оскорблений: посланник был гнусным лжецом, грязным сводником, мерзким негодяем, готовым на все, на любую мерзость; что касается Дантеса, то одного вида пуль оказалось достаточно, чтобы он отказался от своей великой возвышенной страсти и спрятался за фалдами своего папаши. Жуковский пропустил мимо ушей большую часть того, что говорил – или кричал – Пушкин; долгий опыт научил его, что когда горячая африканская кровь кидалась Пушкину в голову, лучше всего в этот момент покинуть его и дать ему время прийти в себя. Жуковский ушел. Тем временем Пушкин понял, что полные добрых намерений друзья и семья, поддавшись на красивые слова и хитрые уловки Геккерена, хотят оградить его от дуэли. Он должен найти способ выманить Дантеса и вновь вызвать его – теперь уже не письмом. Кому он мог довериться? Он решил обратиться к Клементию Россету, который хорошо знал Дантеса и мог найти его в казармах или где еще прятался этот трус.
Дантес был в голландском посольстве, все еще потрясенный, не в состоянии решить, что ему делать в водовороте событий, случившихся в его отсутствие и без его ведома. Клементий Россет пришел навестить его днем 7 ноября. Дантес объявил, что будет в распоряжении поэта в конце двухнедельной отсрочки. Он переговорил со своим приемным отцом, объяснив, что хотя он полностью доверяет его мудрости и опыту и, как всегда, последует его совету, все зашло слишком далеко: долг чести требовал пойти к Пушкину и принять вызов лично, выяснив его причины, что было его неотъемлемым правом. В принципе, он готов сделать это уже сегодня вечером. Геккерену было трудно остановить его. Он упрекнул сына в том, что тот позволил увлечь себя легкомыслию, которое и так уже вызвало серьезные проблемы. Но он также попытался смягчить ситуацию, признав, что понимает Жоржа, и пообещав, что передаст Пушкину его просьбу о встрече либо через мадемуазель Загряжскую, либо через Жуковского.
В этой истории я не могу быть ни всеведущим рассказчиком, ни терпеливым хранителем музейных экспонатов, внимательно изучающим мозаику, составленную из мелких кусочков, и анализирующим немногие сохранившиеся документы – связки писем, короткие фрагменты мемуаров, лаконичные и часто непонятные заметки, сделанные Жуковским вскоре после события, чтобы воссоздать все детали и оттенки картины, давно потемневшей от времени. Следует руководствоваться логикой и близким знакомством с главными героями, завоеванным в непростом и долгом исследовании. И все же, как и любого добросовестного работника, часто охватывает сомнение. Действительно ли Дантес узнал о вызове только днем 6 ноября? Я верю Жуковскому, но не могу представить себе, чтобы он наивно пошел на поводу у Геккерена. Действительно ли Пушкин послал Дантесу второй вызов? Противоречивые свидетельства можно привести в соответствие, только согласившись с этим. Согласно Вяземскому, вызов был передан Иваном Гончаровым; согласно Данзасу, это был Клементий Россет. Конечно, Вяземский мог ошибаться, но и другие обстоятельства подтверждают наличие второго послания. 9 ноября 1836 года Жуковский ссылался на «первый вызов» Пушкина (следовательно, имелся второй), который так и не попал в руки Дантеса (предполагается, что он был написан); Соллогуб, со своей стороны, вспоминает, что видел вызов Пушкина в руках у секунданта Дантеса, но на суде Дантес показал, что он получил «cartel verbale» (устный вызов), и сам Пушкин писал Бенкендорфу: «Je le fis dire amonsieur d’Anthns» («Я поручил сказать господину Дантесу»). Другие многочисленные детали туманны, не совпадают или совершенно противоречат друг другу. Дьявольская, неразрешимая загадка!
