Владимир Дроздов - Ввод в строй

Потому что как только приходила мысль о несчастье, он тут же себя и одергивал. Неужели предчувствовал?

Нет, если и теперь не может поверить, уж тогда-то тем более!

Митя продолжал рулить, не думая о предстоящем вылете, пока едва не напоролся на флажки у линии предварительного старта. Лишь тогда заставил себя сосредоточиться на задании. И в голове снова зазвучал голос Левшина: "Лейтенанту Ледневу полет в зону номер пять для выполнения семнадцатого упражнения..."

Вот и взлет. Самолет заскользил по снегу. Все быстрее, быстрее. Темное кольцо капота начало наклоняться, постепенно открывая летное поле. Наконец встало привычно по горизонту... Впившись взглядом в контрольный ориентир, которым на этот раз ему служила башенка приангарного здания, Митя строго держал ножные педали, не позволял машине сойти с прямой. И всем телом ощутил отрыв. Тотчас на глазах у него ожил капот - полез было вверх. Но Митя двинул ручку вперед, заставил "ишачка" еще немного пронестись над самой землей, чтобы набрать запас скорости, не уйти в полет безоружным перед любым порывом ветра. Лишь убедившисьскорость достаточна, Митя разрешил "ишачку" нацелиться в небо: начал набор высоты.

И сейчас же опять ушел в мысли об отце.

Вот вспомнилось, как еще совсем маленьким, еще в Петрограде, наверно в начале первой мировой войны, он тихонько пролезает под стульями. Зачем? Его уложили спать, но он знает: сейчас папа будет играть на рояле, а мама - петь. И Митя хочет послушать. А чтобы пробраться в гостиную, где стоит рояль, надо вылезти из кровати, пройти через переднюю, неслышно прошмыгнуть под стоящие у стены стулья и под ними проползти к роялю, задача вполне по силам пятилетнему Мите.

Там уж можно свернуться калачиком, натянуть на ноги длинную ночную рубашку и... слушать. Тогда еще мама любила отца (а как можно не любить его?), и Митя ее любил. Она прекрасно пела. Особенно нравилась Мите "Колыбельная" Чайковского: "...не буди ребенка, пронеситесь тучи черные сторонкой..." - под нее так радостно засыпалось!

А потом, уже в Москве, Митя нередко просиживал целые вечера подряд, слушая игру отца. Сонаты Бетховена сменялись этюдами или полонезами Шопена, "Картинками с выставки" Мусоргского... Отец, обладая абсолютным слухом, легко перелагал для рояля симфонические произведения.

В детстве Митя, опять-таки стремясь во всем подражать отцу, учился играть на рояле. И даже исполнял уже в четыре руки с отцом "Лесного царя" Шуберта. Мите так нравилась в этой пьесе особая близость сына с отцом... Но с тринадцати-четырнадцати лет Митя увлекся общественной работой, целые дни пропадал в школе. А к музыке стал относиться как к помехе в более важном деле. Отец, наверно, огорчался, но виду не подавал...

Митя вспоминал, вспоминал...

Набирая высоту, безотчетно отметил: пройден перекресток дороги, показалась та самая излучина Москвыреки... И когда "ишачок" очутился над нужным ориентиром, для Мити словно сигнальный звонок прозвучал - он взглянул на высотомер и убедился: заданная высота достигнута одновременно с выходом в зону номер пять.

Вспышка профессиональной гордости оторвала Митю от тягостных раздумий. К тому же он как бы всей спиной ощущал нацеленный на него с аэродрома бинокль Левшина. Да, несмотря ни на что, лейтенант Леднев должен хорошо выполнить последнее упражнение ввода в строй.

Сознание собственной умелости подхлестывало, заставляло выполнять каждую следующую фигуру высшего пилотажа лучше, чем предыдущую. И они как бы плавно превращались одна в другую. Митя рассчитывал очередность фигур так, чтобы те естественно вытекали одна из другой, чтобы на них тратился минимум времени, терялось наименьшее количество пустого пути, проходимого самолетом. Из переворота через крыло он сразу переходил в боевой разворот, из мертвой петли - в иммельман. И в штопор срывался то с переворота через крыло, то с мелкого виража. И, выводя из штопора после разного числа витков, тут же начинал либо двойную бочку, либо горку. Все это ему удавалось делать безотчетно, в силу той непроизвольной согласованности своих движений в воздухе, которая и составляет основу летного автоматизма. Но как раз поэтому мозг не был занят полностью, и Митя продолжал невольно думать все о том же...

Нечаянно, а скорее всего бессознательно повинуясь свойственному летчику чувству времени, Митя скользнул взглядом но циферблату часов. Благодаря удачной последовательности выполнения фигур успел закончить упражнение на две минуты раньше срока!

Но и о предстоящем (а главное-точном) выходе на третью полосу полигона нельзя было забывать. И о заходе на посадку, о ней самой. Он, конечно, прекрасно помнил: третья полоса начинается вон в том невысоком сосняке. Стоят на просеках раскрашенные клетками щиты - словно демонстрационные шахматные доски. Штурманская новинка! Для тех, кто не может сам найти свой аэродром. А Митя - с закрытыми глазами!..

Самолет чисто прошел третью полосу полигона, вышел к аэродрому. Митя правильно рассчитал заход на посадку, вовремя перевел "ишачка" в режим планирования. Вот только, может быть, чересчур крутого? Зато обещающего настоящий истребительский шик-низкий подвод к земле на повышенной скорости.

Под убаюкивающее однообразие постепенного снижения снова всплыло в памяти...

Нет, он и не пытался вспомнить, где был, что делал шестого ноября - в день смерти отца. Почему-то все искал подтверждение словам инженера Дегтярева:

"...казалось, ни о каком несчастье думать не приходится". В свой последний отпуск из летной школы Митя заметил, что отец сильно сдал.

...Вот они выходят с отцом из подъезда их дома у Боровицких ворот Кремля. А к остановке на Моховой приближается трамвай. Этот тридцать четвертый номер ходит довольно редко, зато прямо через центр к трем вокзалам. И отец, ни на минуту не задумываясь над тем, как он будет выглядеть - высокий старик весьма почтенного, даже респектабельного вида, - кричит Мите: "Бежим!" И действительно, бежит! Пусть некрасиво-у него, наверно, болят ноги в суставах... И Мите за него неловко, стыдно, даже больно. Стыдно, что сам он, Митя, бежит легко, спортивно-чемпион летной школы на все длинные дистанции. И единственное, что он может сделать и делает для отца, - не обгоняет его. А вместе с тем Мите приятно, что отец еще способен по-молодому загораться самой задачей, что весь он переполнен желанием догнать трамвай.

Вот отец вскакивает на ходу в уже тронувшийся вагон. И Митя вскакивает вслед за ним, и его мучительно ранят насмешливые взгляды пассажиров-Мите неудобно за отца. Хотя отец вовсе не смешон-доволен, весел, ему приятна эта маленькая победа. И минутная Митина боль снимается, он тоже заражается радостью отца...