Слава Бродский - Дело Лейкина

Напряжение на мехмате нарастало. Я заметил, что как только я подходил к Марику Мельникову и начинал с ним разговаривать, тут же около нас оказывался какой-то незнакомый нам человек.

Саша Олевский настоятельно советовал нам быть осторожнее. Он говорил: «Вы не понимаете, что вы делаете. Вас выгонят из университета». А мы ему говорили, мол, Саша, сейчас не те времена и все такое прочее. Но мы все-таки стали вести себя осторожнее. Мы уже не обсуждали ничего в коридорах мехмата. Уходили с мехматских этажей.

Во время всей этой истории с Мишей Лейкиным я думал вот о чем. Ведь у гэбэшников была трудная ситуация. Как они должны были инструктировать своих подопечных? Должны ли они были рекомендовать своим выступить против Миши? Но тогда выступающие раскрыли бы себя. С другой стороны, они не могли допустить, чтобы никто не выступал против. Следовательно, они должны были пожертвовать какой-то небольшой частью своих и раскрыть их.

Второй вопрос: должны ли были гэбэшники советовать своим выступить в защиту Миши? Ведь таким образом открывалась очень хорошая возможность поймать на удочку доверчивых простаков. Но в таком случае они не могли советовать отстаивать Мишины доводы, потому что тогда это была бы антисоветская пропаганда. Следовательно, они должны были советовать своим защищать Мишу либо без объяснения причин, либо как-нибудь путано и, наверное, с прямым или косвенным признанием его вины. Трудным моментом для гэбэшников в этом варианте было отсутствие санкций против «защитников». Видно, они надеялись, что если санкций не будет, никто не обратит на это внимания.

А может быть, они советовали своим просто сидеть тихо в засаде и не высовываться? Думаю, что все эти варианты гэбэшники прокручивали у себя. И мне кажется (и казалось так же тогда, осенью шестьдесят первого), что они использовали все три варианта.

Я помню, что открыто против Миши выступило только два человека — Алешин и Заславский. Это, конечно, не означало наверняка, что они сотрудничали с гэбэшниками. Но такое подозрение на них в то время пало.

Я внимательно прислушивался к выступавшим так или иначе в Мишину защиту. Пытался поймать какие-то фальшивые ноты в их выступлениях. На самом деле, было не так уж трудно выделить искренние выступления в защиту Миши. Например, Бэла Беленькая на первом собрании встала и сказала, что все, мол, думают, как Миша, только никто не выступает открыто. Вот она была вне подозрений. Потому что такое подсказать гэбэшники не могли ни при какой погоде.

Валя Вулихман обратил мое внимание на выступление Бэлы. Он был им очень недоволен, полагая, что она таким образом как бы подставляла всю нашу компанию. А я его успокаивал и говорил, что мол, ничего такого конкретного «подставляющего» в ее выступлении не было. Но, конечно, соглашался с Валей, что лучше было бы ей помалкивать.

После первого общего собрания начались собрания по группам. Давление на нас было ужасное. В нашей группе «Теория функций и функциональный анализ» нам не дали даже рассесться за столами, как мы хотели. Мне показали стол, за который я должен был сесть. Тут же ко мне подсел какой-то молодой человек крепкого телосложения. Я думал тогда, что с нами сидели гэбэшники. Но по прочтении твоего воспоминания, Сережа, стал думать, что, может быть, это были представители завода «Серп и молот». А может, это были гэбэшники с завода «Серп и молот»?

О чем бы ни заходила речь на собрании, мой сосед тихонько спрашивал меня: «А какого вы лично мнения на этот счет?» И самым трудным был вопрос: «Как вы, лично вы, считаете — совместимы ли взгляды Лейкина с пребыванием в комсомоле?»

В конце концов вопрос об исключении Миши из комсомола был поставлен на голосование. Наша группа вся поголовно (так мне помнится) при голосовании воздержалась. Мотивировка была примерно такой: «Конечно, Миша был неправ. Но его исключение из комсомола будет означать исключение из университета. А поскольку он уже все осознал и во всем покаялся, то мы хотим, чтобы он остался в университете».

В этот момент Миша уже, кажется, действительно все осознал. В том смысле, что он осознал уже и свою доверчивость, и свою наивность, и всю опасность ситуации. Мы стали с ним обсуждать стратегию его поведения на повторном общем собрании. Миша стал читать нам свое покаянное письмо. Там были слова о том, что он с самого раннего детства терпел притеснения как еврей. Мы очень советовали ему вычеркнуть это. Мы считали это лишним унижением, которое к тому же может только еще более разозлить гэбэшников. Хотя, наверное, понимали, что ничто уже не может ни помешать готовящейся расправе, ни подтолкнуть ее. Миша сказал, что он вычеркнет эти слова из письма. Но он не сделал этого.

Саша Олевский все твердил нам: «Всех вас выгонят к чертовой матери. Вы не знаете, что тут было в пятьдесят шестом». Лена Ефимова передала Марику (не помню, были ли они уже мужем и женой тогда) дружеское предупреждение от Николая Владимировича Ефимова о том, что строптивые студенты будут из университета отчислены.

Кстати, о роли Николая Владимировича в деле Лейкина. Андрей Тоом считает, что основной причиной всего дела было предполагаемое назначение (выборы) Николая Владимировича на должность декана нашего факультета. Вот доводы Андрея (www.de.ufpe.br/~toom/scandals/leikin/LEIKIN.DOC):

«…надо сказать об истинной подоплёке этого дела. Это были годы правления Хрущёва. Общая либерализация коснулась и университетов и где-то в верхах было решено вернуться к практике выборов деканов факультетов, а не назначать их приказами сверху, как было все сталинские годы. Уже был намечен кандидат в деканы мех-мата, Николай Владимирович Ефимов — добрый и умный человек, хороший администратор, компетентный математик. Его специально пригласили из другого города и назначили заведующим кафедрой математического анализа. Парткому вся эта либерализация была поперёк горла и он ухватился за случай с Лейкиным и стал его раздувать».

В одном разговоре про дело Лейкина (www.de.ufpe.br/~toom/scandals/leikin/OLGA.DOC) Андрей добавил еще следующее:

«Личность Лейкина их не интересовала, они хотели максимально раздуть скандал и сообщить властям — самому Хрущёву, — что на мехмате происходят антисоветские события. Хрущев был человек взбалмошный, мог отменить выборы деканов. Вам с Леной Ефимовой надо поговорить».

Что это все означает? Ведь Андрей говорит о самом настоящем заговоре партийцев. Откуда Андрею известно об «истинной подоплеке» дела? От самих участников заговора? Маловероятно. От Лены Ефимовой или Николая Владимировича? А они тогда как к этому пришли? Может быть это предположение основано на какой-то логике событий и дедуктивных выводах Андрея, Лены или Николая Владимировича?