Эрик Нёхофф - Безумное благо

У стойки портье нас ждал сюрприз. Вы оставили нам записку. На неуверенном французском вы просили прощения за то, что не сказали нам правду. Так вот: вы — Себастьян Брукинджер. Вы дали нам адрес своей гостиницы в Сен-Жермен-де-Пре. Ну и попали же мы. Тысячи читателей во всем мире дорого заплатили бы, чтобы оказаться на нашем месте, а мы-то, простофили, даже и не сообразили ничего. Так, лишь «симпатичный американский дедок, правда?»

В последний день случился шторм. Наш отъезд едва не сорвался. Ветер поднимал громадные волны. Катеру на подводных крыльях пришлось остаться у причала. Мы были вынуждены сесть на большой корабль, который шел до побережья ужасно долго. Я помню, что мы ждали отплытия на террасе кафе в порту, и какая-то собачонка подняла заднюю лапу прямо над сумочкой Мод от «Лоншан». Это немедленно вызвало у нее дикий приступ хохота. На Понце она еще много смеялась. Мод засунула монетки в щель автомата, и банка вывалилась с грохотом. «Кока-кола» в ее руке была ледяной. Она откупорила банку.

— Хочешь?

Я покачал головой. Мод отпила прямо из банки.

— Знаешь, никогда не нужно так делать летом на улице.

— Да? Почему это?

— Потому что в банку может незаметно проскочить оса. Можешь себе представить следующий глоток.

Мод пожала плечами. Она никогда не думала о таких вещах.

Корабль ужасно качало. Волны казались многометровыми. Мод было плохо. Она прилегла на скамейку на верхней палубе. Я тоже был не в форме. Не стоило есть бутерброды с салями. Корпус судна неохотно врезался в волны. Нос медленно раскачивался. Наши желудки изображали йо-йо. Я не притронулся к детективу, который захватил с собой в дорогу. Все это длилось несколько часов. Мод была совсем белая, почти до синевы. На берегу трудность состояла в том, чтобы поймать такси. Осталась одна-единственная машина. Мы разделили ее с израильской парой, которая также направлялась в Рим. Мы сделали глупость, сказав шоферу, что не хотим опоздать на самолет. Он гнал, как Витторио Гассман[15] в «Фанфароне», делая двойные обгоны и непрерывно сигналя. У него был отвратительный гудок в три такта. Поездка не улучшила состояние наших внутренностей. Мод корчилась на сиденье. В какой-то момент израильтянин, сидевший впереди, повернулся к нам с перекошенной физиономией и сказал: «You want to take your plane or you want to die?»[16]

В Париже мы с вами разминулись. Я сказал себе, что мы никогда больше не увидимся. Вам пришлось спешно возвращаться в Штаты с племянницей, у которой учебный год был на носу. Всего лишь отложенная партия.

Мы не приехали вовремя в аэропорт Фьюмичино. Мод захотела остаться в Риме, чтобы попробовать тальятелли с базиликом, которые подавали на пьяцца дель Пополо. На террасе сидел тот бородатый актер, который часто играл в фильмах Бергмана.[17] После обеда я показал Мод улицу Маргутта, где когда-то жил Феллини.[18] В «Хэсслере» она сперла зелено-белую фарфоровую пепельницу, на которой черными буквами было выгравировано название отеля. Она была способна на такие штучки.

В сентябре Мод прочитала одну за другой все ваши книги. Мне бы тогда уже следовало заподозрить что-то. Она получила из Соединенных Штатов громадный пакет «ФедЭкс»: полное американское издание ваших романов. Вы надписали для нее каждый экземпляр этим вашим неровным, едва разборчивым почерком. Мод сочла это весьма трогательным. А ведь вы славились тем, что никогда не давали автографов.

В агентстве Родольф был в крайнем возбуждении. Он рассказал мне про свою прошлую ночь. Он питает слабость к актрисам и манекенщицам. По его словам, самые дуры вовсе не те, что мы думаем. На сей раз он поимел веснушчатую девчонку, которая рекламирует на каждом углу духи от Калвина Кляйна (между прочим, весь бюджет достался конкурентам).

— И знаешь что? Знаешь, что было у нее в сумочке?

— Нет. Что же?

— «Мораважин» Сандрара.[19] Ага. Представляешь?

— Она думала, что это пособие по контрацепции?

— Хочешь ее телефон? У меня есть, я тебе дам, ага. Ты же знаешь, я никогда не сплю дважды с одной и той же девчонкой.

— Нет, спасибо.

Родольф требовал, чтобы я познакомил его с Мод. Я не спешил совершать эту ошибку. Честно говоря, я мог бы. Мне не его следовало опасаться.

— Ага. Ладно. Чао белло! Не хочешь пообедать со мной в «Мезон Бланш»?

— Говорю тебе: нет. Отстань.

Родольф постоянно говорит «ага», носит черные рубашки «Лакост» под антрацитовыми костюмами от Пола Смита и никогда не надевает носки, даже зимой. У него дома, на площади Терн, шкаф завешан одними и теми же шмотками в тридцати шести экземплярах. Вопрос элегантности решен для него раз и навсегда. Он слишком много пьет, слишком много курит, слишком сильно поливается одеколоном, слишком много говорит о Поле Моране.[20] Я помню, как он радовался, узнав, что автор подписал рекламные брошюры для фармацевтических лабораторий. Он был буквально на седьмом небе. Его надежды начинали материализовываться. Родольф до глубины души презирает свою профессию, и именно поэтому он в своем деле лучший. Правда, он мечтает написать серию романов, действие которых разворачивалось бы в отелях. Он также начал некий роман под заглавием «Эпиляция области бикини» Он не слишком любит себя, что в нашем кругу является редким качеством. Развод его совсем вымотал. Его бывшая жена вышла замуж за адвоката, который защищал ее. У Родольфа никогда не будет детей. Он завязал с кокаином. Когда-нибудь он сдаст на водительские права. Я его очень люблю. Когда я познакомился с ним, он был из тех, кто всегда готов устроить революцию, если только это случится не раньше одиннадцати утра. В телефонной книжке его мобильного записано шестьдесят девять номеров. Это число его завораживает. Он ужинал в «Капри» с Сидни Роум.[21] Она по-прежнему блондинка. Глаза все такие же голубые. Я принадлежу к поколению, которое грезит о ножках Сидни Роум. Вы даже не знаете, кто она такая.

Не забыть бы про Мюзара. Борис Мюзар, наш генеральный директор, — лысый и оранжевого цвета. Он загорает под лампой. Публикует книги, эссе о современности. Его часто приглашают на телевидение. Его «негры» обходятся ему в целое состояние.

В агентстве, впрочем, все хотят написать книгу. Это слово не сходит у них с языка. У каждого есть замысел романа, который они лелеют, храня в своем компьютере несколько первых строчек. Им недостаточно придумывать рекламные слоганы. Они выше этого, бедолаги. Послушать их, так они все занимаются рекламой «пока». Их истинное призвание в другом. Все эти будущие гонкуровские лауреаты[22] корпят над кампаниями по продвижению прокладок! Лично меня это никогда не смущало. Я как-то выкручиваюсь. Никаких перепадов настроения. Были периоды, когда некоторые всерьез задавались вопросом, не следует ли бойкотировать меха, не стоит ли прекратить работать на нефтяников, которые провоцируют экологические катастрофы. Эти приступы совестливости быстро проходили. У них был свой срок годности, как у йогуртов. Очередной чек, и все успокаивались, забывали минутное помешательство, и все возвращалось на круги своя. Когда-нибудь они расскажут об этом в своих шедеврах. Вот тогда все всё узнают. Увидят, какими чистыми душами они были на самом деле. Однако те редкие писатели, которых мне доводилось встречать, просто мечтали работать на нас. Наши расценки приводили их в восторг.