Вадим Вацуро - Из неизданных откликов на смерть Пушкина

Перед нами, таким образом, случай ярко официозного освещения социальной трагедии, и он весьма интересен, так как обращает наше внимание на некоторые особенности создавшейся в 1837 г. общественной ситуации. Известны донесения Либермана, сообщавшего прусскому двору об антифранцузских настроениях, проявившихся, в частности, во время похорон Пушкина, и анонимные письма этого же времени, обвинявшие в гибели поэта иностранцев[30]. Эти настроения встречали негласную поддержку при русском дворе, резко отрицательно настроенном к французской парламентской системе и к правительству Луи-Филиппа. Стихи гвардейского поэта были их подчеркнутым выражением; они не могли бы быть допущены к печати из дипломатических соображений, но ни в коей мере не могли стать предметом политического преследования. И здесь достойно внимания, что официозно настроенный поэт неожиданно берет себе в союзники Лермонтова. «Смерть поэта» — разумеется, без последних 16 строк, еще не существовавших к 7 февраля 1837 г., — он рассматривает как отражение той же, близкой ему, «антифранцузской» точки зрения. Это, конечно, аберрация, но легко объяснимая, и она проливает свет на парадоксальные на первый взгляд особенности цензурной истории стихотворения Лермонтова. А. Н. Муравьев вспоминал, что «бурю» против Лермонтова вызвала последняя строфа; в остальной же части стихотворения ни он, ни А. Н. Мордвинов, ни Бенкендорф не нашли «ничего предосудительного»[31]. Заключительные 16 строк проясняли адрес лермонтовской инвективы; без них стихотворение можно было при желании трактовать в почти официозном духе, как это сделал неизвестный нам поэт. Любопытно, что С. А. Раевский в своем «Объяснении» по поводу этих стихов прямо пытался навести власти на такое толкование, подчеркивая, что они направлены против «иностранцев», не подлежащих русскому суду; он обращал внимание на патриотические настроения Лермонтова и в доказательство приводил его стихи «Опять народные витии…» — подражание стихотворению Пушкина «Клеветникам России»[32].

Следы подобной трактовки мы улавливаем и позже; при этом важно отметить, что сам Лермонтов ее учитывает и недвусмысленно противодействует ее распространению. В декабре 1839 г. секретарь французского посольства барон д’Андрэ от имени посла де Баранта осведомляется у А. И. Тургенева: «…правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?». Лермонтов спешит сообщить Тургеневу точный текст, из которого оказывается, что «он и не думал поносить французскую нацию». Этот эпизод разыгрывается в напряженный момент франко-русских отношений и накладывает отпечаток на всю историю дуэли Лермонтова с сыном Баранта. «Заключительной репликой» этого спора, по удачному выражению Э. Г. Герштейн[33], было «Последнее новоселье» Лермонтова — по общему мнению, стихи «антифранцузские», в которых, однако, автор, как будто предупреждая подобное толкование, ставит один очень важный и симптоматичный «пушкинский» акцент:

Сказать мне хочется великому народу:Ты жалкий и пустой народ.

Резкая характеристика относится к буржуазной «толпе», «растоптавшей в пыли» национальную славу, и она требует объяснений и обоснований («Ты жалок потому…» и т. д.). «Великий народ» — историческая характеристика, атрибутивно присущая нации в целом. Здесь совершенно тот же ход мысли, что и в пушкинской статье «Последний из свойственников Иоанны д’Арк»: «Жалкий век! Жалкий народ!»[34].

Таковы проблемы, которые ставит перед нами новонайденный текст[35].

Приложение

Восторгом мысль моя согрета:Вы были дивный идеал,Когда любимого ПоэтаВаш голос славу защищал.

Ценя и мысль, и выраженье,И чувства пламенной мечты,Вы сами были вдохновеньеИ чистый гений красоты.

Хоть мимолетно Вы касалисьСтрун лиры Пушкина златой,Их звуки в сердце отзывались,Чаруя, властвуя душой.

Вот лучший лавр его могилы.О, если б он услышать мог,Кто был его защитник милый,Покров бы смертный он расторг…

Он возвратился б снова миру;Душою Гений не угас;Но Вам бы — посвятил он лиру,И все звучал бы он — о Вас!..

Тебя с надгробным отпеваньемНе проводил к усопшим я,Последним смертным целованьемНе целовал в уста тебя,Твой гроб, омоченный слезами,Не я в могилу опустилИ горстию земли с друзьямиЕго с молитвой не прикрыл.Под чуждым небом смерть ПоэтаОплакал одиноко я.Носясь в сиянье славы света,Да внемлет днесь мне тень твоя…О Пушкин! Пушкин! Кто б пророкомТвоей кончины ранней был?Тебя дух юности живил,Во взоре голубом, глубокомИграла жизнь избытком сил;Как грива льва, власы кудрямиСтруились темною волной,Над величавой головойГорел и вился гений твой,Бессмертья окружен лучами.И, сладкогласный лебедь, тыВ страны взносился неземные,С своей воздушной высотыТы пел нам песни золотые.Высоким, сладким пеньем симРоссия в торжестве внималаИ с гордостью тебя своимЛюбимым сыном называла.Твой свежий лавр навек вплетенВ венец лавровый Николая,Ты жил, нас славой покрывая,Народом и царем почтен.Ты вдохновенные искусстваСвоею лирой освятил,Нам выражал России чувства,Поэтов русских князем был…И вдруг, пришельцем безыменным,Зашедшим к нам бродяг путем,Принятым с лаской, накормленнымЗа радушным у нас столом,Ты смертным поражен ударом…И вот твои отрады, Русь!Под черным гроба покрываломСхоронены навек…

                              О Русь!Многих твоя уж правит тризна,И каждый твой пришлец, как вран,Питается от наших ран,От ран и язв твоих, Отчизна!..

Я мысленно перед могилойТвоей колени преклонилИ прах святой, России милый,Слезами скорби оросил.Моряк-солдат, я был поэтом,Я лиру Пушкина любил,И первый Пушкин перед светомМеня от Муз благословил,Нас всех увлек своим полетом…Тебя уж нет для нас, поэт!Мы в сиротстве остались грустном;Но мой заряжен пистолет,И на твоем убийце гнусном,России мщением зажжен,Он будет мною разряжен…

Великий Рим! ты в скорби часПостиг, что́ Гения утрата,Ты слезы лил, когда погасТвой лебедь сладостный Торквато.Ты б и теперь, великий, далНароду грустному десницуИ нашей скорби колесницуТы б с нами вместе провожал!

Главу ты гордую склонялПред тем, кто истинно был славен;Везде талант ты ободрялИ мнил, что гений всюду равен.Так, благородный гражданин!Тебе совместны эти чувства,И чтит душою славянинТебя, как колыбель искусства.

Но вы, упадшие душой,Челом поникшие — разврату!Вас веселит преступный бой,Вы нашей тешитесь слезой;Вы рукоплещете собрату —Преступнику, кто сокрушилСвоей рукою дерзновеннойКумир, для русского священный,И Русь в унынье погрузил.

Убийца Гения, он мнил,Что, стоя смерти на пороге,Он не убийство совершил,Коль жизнь его была в залоге.Враждою сильной[36] пламенея,Преступник[37] жертвовал собойИ в дикой ярости злодеяОн равным зрел — неравный бой!

Отринутый презреньем света[38],Пришлец бесславный, всем чужой[39],Он поднял руку на поэтаИ, став при двери гробовой,Свершил удар, — но рок ужасныйЕму отсрочил казни час,Он жив — а лебедь наш прекрасныйВ начале дней своих — погас!

Погас! и смолкли дивны звуки;Не взвеселит он больше нас,В нем заглушили песни муки,И страшен был последний час!«Как пальма, смятая грозою»,Сокрыв страданье от людей,Он лишь к друзьям взывал с мольбоюСлова последние: «скорей!».

Так, наше солнце закатилось!Так, луч поэзии погас!Того уж нет, кемРусь гордилась,Кто дивный светоч был для нас!Чья песнь, как проповедь святая,Пленяла русские сердца, —Тем жизнь окончена земная;Он в лоне мира и Творца.

Ликует смерть, похитив славу,Убийца в ужасе стоит!Объяла горесть всю державу —И песнь надгробная звучит!Могила свежая разрыта;Земля, гордясь, готовит сень,И, белым саваном покрыта,Нисходит к ней святая тень.

Свершилось все: певец угас!Он спит под сенью благодатной!Да будет Меккою для насСвятой Горы песок отрадный!![40]Да будет тих величья сон, —Как в час явления денницыЗаря осветит небосклон, —Так светит луч его гробницы.

Туда зовет родная тень!Туда душа моя несется!И, мнится, там светлее день,И сердце славою упьется!Туда, туда!.. но не дерзнетСтопа убийцы вслед за мноюПереступить святых воротИ прах его омыть слезою!

Злодейству места с славой нет!!Тобой там воздух заразится;И под пятой завянет цвет,И кровь святая задымится!!Твой жребий — Каина удел!Бежать тех мест, где злодеяньемТы положил себе пределИ осудил себя изгнаньем!

Беги, злодей! Терзай себя!Здесь не взведут тебя на плаху!Земля чуждается тебя —И твоего не примет праха!Да будет казнь тебе одно:Багрить над грешным изголовьемТвое кровавое пятно,И всех проклятие — надгробьем!

Враги того, что русским мило!Разгульный пир теперь у вас.Вы мните: вот того могила,Кто восставал грозой на нас,Чей стих, как хартия завета,Напомнил вечный наш позор;Кто пел величье полусвета,Тот, наконец, закрыл свой взор!

Пируй, мятежная семья!Пей чашу дикого веселья!Ликуй на грани бытия!..Но жди кровавого похмелья:Терпенью близится конец,Блестит меч грозной Немезиды,И скоро кровью мы обидыОмоем в ярости сердец!

Тогда Его святая теньПод небом Ф<ранции> явится,Вас озарит кровавый день,И месть ужасная свершится;Полки славян вам пир дадут,Родною тенью в бой ведомы,Как вихрь, размечут ваши домыИ имя Ф<ранции> сотрут!Тогда не мните договоромОтсрочить свой последний час!Нет! договор мы чтем позором,И нет пощады уж для вас!Пощады злобе не даруем;Мы будем мстить вам до концаИ пеплом градов отпируемМы тризну падшего Певца!..

P. S.