Михаил Девятаев - Полет к солнцу

«Як» уже без винта стоял на поле, и возле него самые боевые ребята установили дежурство. Они получили конкретное задание: если покажутся немецкие мотоциклисты, немедленно послать за мной связного в село. Самолет не должен достаться врагу. Кузнеца я застал дома.

Родная земля. Родные люди, они сделали все, что могли. Старый кузнец работал с огромным воодушевлением и быстро выровнял лопасти самолета.

— Лети, товарищ летчик, и не забывай о нас. Возвращайся с победой, — сказал он мне.

Когда я возвратился с лопастями на аэродром, мне представился незнакомый солдат и рассказал, откуда и куда он держит путь. С одного взгляда я все понял: пропитанная потом и пылью гимнастерка, почерневшие от крови бинты на шее, лицо, давно не бритое, истощенное.

— Помоги мне собрать самолет, возьму с собой, — сказал я ему.

У солдата радостно заискрились глаза. Удастся ли выйти к своим по дорогам, а тут — на крыльях! Он оживился и тут же начал командовать группой ребят. Работа закипела.

А стрельба все приближалась к аэродрому. Над городом, который виднелся вдалеке, к небу поднимались черные клубы дыма. Завтра, пожалуй, было бы поздно.

Я монтирую на место деталь за деталью, присматриваюсь к раненому бойцу и думаю: «Хорошо. Ну, возьму его в самолет, а если нападут «мессеры» и мне придется покидать кабину? Себя я спасу, у меня — парашют. А его? Его гибель будет на моей совести. Быть может, сказать сейчас, чтобы шел дальше, не задерживался? Ох, как трудно, оказывается, сказать такое. Работает, надеется. Жаль парня. Что будет, то и будет», — окончательно решил я.

Залезаю в кабину. Загудел мотор. Прибавляю обороты, но винт не тянет: нет у него той мощной силы, которая срывает самолет с места и гонит вперед. Я удивлен, но не растерялся, размышляю, что бы это все значило? Надеюсь найти причину и, может быть, одним поворотом гайки ликвидировать неполадку.

Выключаю снова мотор, бросаюсь к механизму регулировки винта. За мной следят находящиеся на аэродроме люди. Солдат волнуется. Если самолет не поднимется, ему будет нелегко. Был бы уже далеко отсюда. А теперь...

Вижу, что лопасти произвольно изменяют «угол атаки», то есть уклоняются от крутого захвата воздуха. Надо вторично разбирать узел и проверять сборку. Что скажет боец? Верит ли, что я способен исправить машину? Если он задержится, не полетит, то ему придется пешком пробираться через линию фронта.

— Эх, давайте еще помогу! — кричит солдат, бросая пилотку на землю.

А ребята бегают вокруг машины, следят за каждым моим движением. Быстро разбираем и вновь собираем узел. Завожу мотор. Но винт не вращается.

«Чего-то недоучел, чего-то не знаю», — думаю я и вижу, как несколько мальчиков ползают в траве и ощупывают руками каждый кусочек земли. «Что они ищут?».

— Нашли еще одно колечко! — кричит мальчуган и кладет кольцо на крыло самолета. Я смотрю на него и руки мои цепенеют. Конечно же, при сборке я заметил, что не хватало детальки, но ее не нашли, и я наивно решил обойтись без нее. Спрыгиваю с крыла на землю и крепко обнимаю мальчугана.

— Спаситель! — ласково говорю я ему.

Снова с солдатом разбираем регулирующий механизм винта, ставим колечко на место и уже под пулями — по нас стреляют фашисты из-за насыпи железной дороги — взлетаем. Боец сидит, согнувшись, за стенкой кабины пилота. Истребитель круто набирает высоту.

Дорогие конотопские ребята, конотопский кузнец, вы пришли в трудное время ко мне и я благодарно вспоминаю о вас и по сей день.

В конце сентября 1941 года наш авиационный полк стоял под Лебедином. Гитлеровские полчища уже оккупировали Киев, наши войска отступали за Харьков.

...Это было 23 сентября. Меня вызвали на командный пункт полка и приказали вылететь в район Пирятина, бросить пакет для советских частей, находящихся в окружении. Пакет с сургучными печатями прикрепили к довольно тяжелому камню. Судя по приказу командира полка, дважды Героя Советского Союза Кравченко, отдававшего мне его устно, я понял, что боевое поручение было очень важным.

Мы летели в паре, на малой высоте. А вот и прямая линия Лохвица — Гадяч. Отсюда недалеко до пункта, обозначенного на карте. Уже виден выложенный из белого полотна посадочный знак «Т». Выхожу на него и бросаю пакет. В это время из-за туч вываливаются «мессершмитты». Один из них нападает на нас, другие обстреливают наши войска на земле.

Один из «мессершмиттов» полоснул пулеметной очередью по кабине моего «яка». Разрывная пуля ранила меня в ногу. Кровь хлынула на пол кабины. Ремнем планшета потуже перехватываю раненую ногу выше колена. Дотяну ли до Лебедина?

Маршрут полета проходил через хутор Беловод. Если придется садиться, то лучшего места, чем этот знакомый аэродром, не найти.

Делаю над хутором круг и иду на посадку. Вдруг вижу, как от хат бегут дети, женщины и машут руками, косынками, на что-то показывают. Пригляделся — на хуторе стоят немецкие танки и автомашины. Рву ручку на себя — самолет взмывает вверх. Теперь вижу трассы пуль немецких «эрликонов». Стрельба началась со всех сторон по моей машине и по хуторянам, бежавшим в направлении аэродрома.

Собрав силы, беру курс на Лебедин. Горючего хватит, но потеряю много крови, тогда... Креплюсь, напрягаю все свои силы. Бегут минуты. Терплю. Но вот, наконец, желанный силуэт города. Радостно и страшновато в то же время: вот он, аэродром, а я чувствую, как туман застилает мои глаза, плохо различаю посадочную полосу, на которую предстоит приземлиться.

Летчики как-то по-особенному ценят землю, когда после изнурительного боя наконец касаются ее колесами своей машины. Я удачно посадил самолет, а дальше он побежал сам, но я уже ничего не видел.

Очнулся в госпитале, после того как мне сделали переливание крови. Мне сообщили, что самолет мой слегка врезался в стоявшую на аэродроме другую машину. Начинаю припоминать недавние события. В сорок первом летчик Владимир Бобров своей кровью спас мне жизнь. В сорок четвертом, защищая своего командира и друга Боброва, я потерпел неудачу и был сбит.

Снова взвешиваю подробности последнего своего воздушного боя: протяни я еще каких-нибудь десять километров, и приземлился бы среди своих. Десяток километров... Передо мной всплывает образ Плотникова. «Захар, дорогой друг, погиб ты именно на таком „недосягаемом‟ десятом или пятнадцатом километре! Твой объятый пламенем самолет врезался в море... А я вот очутился в плену...»

Слышу, к сараю, в котором сейчас нахожусь, приближается автомашина. Опираясь на доску, вскочил на ноги, выжидаю. Тяжелый грузовик развернулся и остановился перед широкими дверями. Послышались голоса солдат и тревожный лай собак.