С. Глуховский - Когда вырастали крылья

* * *

Жили Барановы на окраине Петербурга. В Новой Деревне снимали ветхий домишко, принадлежащий купцу Половневу. Купец дорожил лишь участком и огородил его крепким забором, но покосившуюся хату не сносил - находились квартиранты.

Из ворот дома каждое утро, громыхая огромной бочкой, выезжал к Неве на дрогах водовоз Иона Баранов, мужик рослый и кряжистый, рыжебородый и горбоносый, на вид мрачный, на слова скупой.

Иона расстался с деревней после голодного года в Рязанской губернии. Сначала он нанялся в порту крючником. Винцом не баловался, часто работал две смены, чтобы скопить деньжат, обзавелся лошадкой, дрогами и стал в Новой Деревне водовозом. Петербуржцев-дачников снабжал водой днем, а кухню ресторана «Ливадия» - вечером. Этим нехитрым промыслом да небольшим огородом кормили Барановы всю семью. Сами маялись, а детей учили грамоте, ремеслу. Жила в родителях неистребимая надежда вывести ребят «в люди».

Пете минуло тринадцать лет, когда выхлопотали ему место ученика в торговой конторе «Продамет». Управляющий конторой приметил усердного и смышленого паренька и вскоре доверил ему работу счетовода. Новый кормилец появился в трудный для семьи год. Еще не старого и никогда не болевшего водовоза сразил разрыв сердца. Грохнулся он на пороге кухни ресторана «Ливадия» и уже не встал. Погоревала вдова Ирина Тимофеевна, продала лошадь, дроги, а рассохшуюся бочку ребята распилили на щепу.

После смерти мужа Ирина Тимофеевна крепко занедужила. Все время тревожилась за своего любимца Петьку, который томился в городской тюрьме «Кресты», ожидая суда. Мать знала, что Петю арестовали «за политику», и уже не чаяла повидать его. В тюрьму явились товарищи Петра с просьбой отпустить узника проститься с матерью. Старший надзиратель уныло сказал Петру:

- Отпустим тебя на сутки. Если сбежишь, то мне, конечно, вздрючка будет, но твои приятели сядут в «Кресты», а первой арестуем твою подругу Беллу. За твой побег - ей пожизненная каторга. Так и знай. [18]

И Петр поклялся:

- Вернусь!

Завидев сына, Ирина Тимофеевна хотела крикнуть и не смогла - губы только мелко задрожали. Младшая дочь Фрося солгала матери: «На воле наш Петя, на воле!» Ирина Тимофеевна скончалась на рассвете, днем похоронная процессия двинулась к церкви по окраинной улице, чтобы не привлечь внимания городовых. Дети похоронили ее, а вечером Петр уже помогал Фросе собрать пожитки - вместе с младшими братишками уехала Фрося к тетке в Старую Деревню. Петр вернулся в тюрьму.

«Что же хорошего было в моем детстве, в моей юности?»

Петр зажег огарок, склонился над тетрадкой, задумался… Была нужда беспросветная, были тревоги, тяжкие лишения. А за все и за всех в ответе - мама. Она редко улыбалась, часто плакала и… считала себя самой счастливой матерью на свете. Одиннадцать детей родила, семерых - Петр был пятым - выходила, и до вечного покоя не было у нее дня без забот.

«Прости, дорогая, за огорчения, что причинил тебе. Иначе я не мог…»

Эту запись еще можно доверить тетради, не больше. Петр погасил огарок.

Тихо в камере. Сосед устал молиться своему аллаху, свернулся на полу калачиком и заснул. Петр тоже закрыл глаза, но и в гнетущем мраке тюремного безмолвия зримо возникают видения прошлого.

7

…Зима. Февральская метель накрутила за ночь сугробы и к утру начисто замела дорогу к церковно-приходской школе. Ребята остались дома. Все помогают маме в субботней приборке. Закончив стряпню, мама прикрыла жарко натопленную печь заслонкой, села у светлого окна, скинула косынку. Не старшая дочь Пелагея, не Фроська, а он, Петька, расчесывает ее длинные гладкие волосы и рассказывает при этом удивительные истории из прочитанных книжек. Никто не умеет так слушать Петю, как мама. Она только изредка вздохнет, скажет сама себе: «До чего, господи, мир велик. Сколько стран, сколько имен чужеземных!» [19]

Потом видит Петр знакомый луг в солнечное воскресное утро. Вся Новая Деревня высыпала на луг, собралась у высокого берега реки. А на другой стороне реки - Коломяжский ипподром. Там - большой праздник по случаю окончания первой в России «Авиационной недели». Играет духовой оркестр, бойко торгуют трактирные буфетчики, и шумит, волнуется пестрая толпа, наблюдая, как соревнуются в воздухе русские и иностранные летчики.

С Коломяжского ипподрома взлетел последний самолет. Надрывно тарахтя и заметно виляя, тянется к небу огромная, неуклюжая механическая стрекоза. И у всех на виду летчик - его голова, туловище, руки и ноги. Зрители по-разному выражают свои чувства. Ликует и рукоплещет молодежь. Кто-то декламирует: «Безумству храбрых поем мы песню». Старики осуждающе охают. Среди них купец Половнев. Он в черном сюртуке, в черном высоком картузе с блестящим козырьком. Половнев даже за бороду схватился, будто хочет пригнуть голову, чтобы не смотреть наверх. А в глазах ненависть. Как смеет человек парить выше Александровской колонны и даже самого Исаакиевского собора? Не удержался Половнев, разомкнул губы:

- Сгинь, сатана, покарай тебя бог. Покарай!

- Не каркай!

Это крикнул Лешка. Петр по голосу узнал братишку. А Лешка сначала крикнул и уж потом, обернувшись, увидел хозяина дома. Смутился Лешка, а извиняться не стал: чего, в самом деле, каркает старый ворон? Купец глазом не моргнул, только подался вперед, оторвал пятерню от бороды и дал Лешке затрещину. Еще раз замахнулся, но тут подоспел Петр.

- Пусти, бандюга! - в бессильной ярости закричал Половнев, когда Петр намертво сжал его руку. - Ты с кем тягаешься? С кем?!

А Петр и не думал тягаться. Только как объяснить это людям, привлеченным воплем купца?

- Не имеете права драться!… Здесь вы не хозяин, а такой же на празднике, как все…

- На празднике! Знаю, какого вы праздника ждете, голь бунтарская! Эй, люди добрые, помогите!

Чтобы разжечь драку, пьяные еще сильнее заулюлюкали. Кто-то повис на спине Петра, кто-то за него заступился. [20] Низко над берегом прошел самолет, толпа шарахнулась в сторону, но потасовка не прекратилась. И вдруг драчуны разбежались. Рядом с Петром оказался отец. Попасть под тяжелую руку водовоза никому не хотелось. Отец подошел к купцу, тихо сказал:

- Моих парней сам накажу, ежели они провинились. Зачем при народе шум поднимать?

И так же тихо Половнев распорядился:

- Завтра к утру убирайся со своим выводком из моего дома. Ищи другую квартиру. Смутьянов не держим.

О ссоре с купцом отец ничего матери не сказал и ни в чем не упрекнул сыновей. Но дома Лешка расхвастался, что полетит на аэроплане без страха - пусть только его научат. И отец не выдержал: