Александр Жолковский - Единый принцип и другие виньетки

Красота по-американски — трудности перевода

В одном интервью (http://www.lechairn.ru/ARHIV/197/LKL.htm), когда речь зашла о «Сексе в большом городе» (которого, в отличие от «Сайн-фельда», я не переношу), я отметил странные представления американцев о женской красоте и позволил себе назвать некрасивыми Барбару Стрейзанд, Лайзу Миннелли, Гленн Клоуз и Сару Джессику Паркер. Ну за Стрейзанд, Клоуз и Паркер никто не вступился, а за Лайзу Миннелли меня в блогах сурово отчитали — в том смысле, что во дает, Лайза Миннелли ему некрасивая, можно ли после этого доверять его суждениям о литературе?! В переводе на язык анекдота: «Всю Одессу она удовлетворяет, его одного она, видите ли, не удовлетворяет!»

Разумеется, красота — дело субъективное, поскольку, выражаясь по-английски, находится в глазу наблюдателя, а что касается Лайзы Миннелли, то вопрос, может, и правда спорный. Она если и не красива, то, конечно, чертовски мила, да таково, в сущности, ее обычное амплуа.

Но знаменательно, что непризнание ее красивой воспринимается чуть ли не как святотатство. Тут, я думаю, действует харизма власти, статуса, общественного признания. Может ли она быть некрасивой, когда она звезда, лауреат, прославленная актриса?! Я, например, с детства привык считать Сталина красавцем и отделался от этого не сразу, а параллельно все удивлялся, как немцев мог завораживать Гитлер.

Уже из этих примеров ясно, что дело не в личных пристрастиях, а в институализованных вкусах — том, что Рене Жирар описал как имитационное, или подражательное, желание (mimetic desire). Кстати, на тему о красоте в глазу наблюдателя есть знаменитый ролик из старой американской серии «Сумеречная зона» (Twilight Zone). Он так и называется: «The Eye of the Beholder» (1960; http://www.youtube.com/watch?v=xHp9q3QTmVQ).

Косметическая операция тяжело переживающей свое уродство женщины заканчивается неудачно, но камера почти до самого конца не показывает лиц персонажей, и лишь в последнем кадре зритель видит, что отчаявшаяся пациентка — нормальная американская киноблондинка (актриса Донна Даглас, настоящее имя Дороти Смит; р. 1933), а доктора и медсестры — люди с полу-свиными мордами.

В чем же суть задевшего меня американского канона «некрасивой красоты»? Тайна сия невелика есть, и она в какой-то мере уже отрефлектирована — если не впрямую, то под знаком юмора.

На церемонии вручения премий Гильдией киноактеров (Screen Actors Guild) 2009 года среди прочих награждалась — за общий вклад в кинематограф — красавица былых времен Бетти Уайт (р. 1922). Премию ей вручала Сандра Буллок (р. 1964), игравшая вместе с ней в недавнем фильме («The Proposal», 2009), и, представляя ее, она шутливо пожаловалась, что на съемках та была невыносима (annoying). На что Бетти Уайт в своей благодарственной речи сказала — и эти слова теперь часто цитируются — буквально следующее:

— With all of the wonderful things that have happened to Bullock, isn’t it heartening to see how far a girl as plain as she is can go? — «Сколько замечательного произошло в жизни Буллок, и разве не умилительно видеть, как далеко может пойти простая/неказистая девушка вроде нее?»

Буллок расхохоталась в ответ и вроде бы не обиделась.

Дело в том, что Буллок, при всей своей очевидной — для меня и Бетти Уайт — неказистости, периодически входит в списки самых красивых женщин, так что совершенно точная характеристика, данная ей Бетти Уайт (в духе толстовской княгини Мягкой), вполне могла сойти за иронию.

Ядовитость отзыва Бетти Уайт обезвреживается не только его предположительной ироничностью, но и полной убежденностью американцев в том, что красота, как и любые другие достоинства, дело наживное и каждый(ая) может, приложив соответствующие усилия, достигнуть всего, чего захочет, — стать миллионером, президентом, художником, поэтом, красавицей. Такова, в конце концов, суть демократии, американской мечты и политкорректности. Что в пределе, конечно, ведет в сумеречную зону.

На ум закономерно приходит советская параллель:

Добродетель <…> восторжествовала. Красивых девушек перестали брать на работу в кинематографию. Режиссер мыкался перед актрисой, не решался, мекал:

— Дарование у вас, конечно, есть… Даже талант. Но какая-то вы такая… с физическими изъянами. Стройная, как киевский тополь. Какая-то вы, извините меня, красавица. <…> Одним словом, в таком виде никак нельзя. Что скажет общественность, если увидит на экране подобное?

— Вы несправедливы <…>, — говорила актриса, — за последний год (вы ведь знаете, меня никуда не берут) я значительно лучше выгляжу. Смотрите, какие морщинки на лбу. Даже седые волосы появились.

— Ну что — морщинки! — досадовал режиссер. — Вот если бы у вас были мешки под глазами! Или глубоко запавший рот. Это другое дело. А у вас рот какой? Вишневый сад. Какое-то «мы увидим небо в алмазах». Улыбнитесь. Ну так и есть! Все тридцать два зуба! Жемчуга! Торгсин! Нет, никак не могу взять вас. И походка у вас черт знает какая. Грациозная. Дуновение весны! Смотреть противно!

Актриса заплакала.

— Отчего я такая несчастная? Талантливая — и не кривобокая?

— В семье не без урода, — сухо заметил режиссер. — Что ж мне с вами делать? А ну, попробуйте-ка сгорбиться. Больше, гораздо больше. Еще. Не можете?… (Ильф и Петров, «Саванарыло», 1932).

Главная беда тут не в том, что кого-то несправедливо затирают, а кого-то незаслуженно продвигают, — всякое бывает. Опасность — в систематическом поощрении отказа отличать красоту от посредственности, что может привести к отмиранию (на уровне культурного кода) самой различительной способности. К сожалению, глагол discriminate, «различать, проявлять тонкий вкус, быть пристрастным, дискриминировать», и его производные ассоциируются теперь прежде всего с расовой дискриминацией и тем самым теряют престижность.

Разумеется, подспудно различие между красотой и ее отсутствием все-таки ощущается, и ее контраст с уродством может обыгрываться — при условии, что вещи не называются своими именами.

Вспоминается один эпизод из недолгой карьеры замечательного актера Чарльза Гроудина (р. 1935) — я особенно люблю его дуэт с Робертом де Ниро в «Midnight Run» («Успеть до полуночи», 1988) — в роли ведущего на собственном ток-шоу (1995–1998). Его гостьей была тогда Руфь Уэстхаймер, более известная в американских СМИ как просто доктор Рут (http://en.wikipedia.org/wiki/Ruth_Westheimer).

Ruth Westheimer (в девичестве Karola Ruth Siegel) родилась в Германии (1922). В 1939 году ее родителей арестовали, и они погибли в лагере, Рут же была переправлена в Швейцарию, а после войны эмигрировала в Палестину, где воевала разведчицей и снайпером в боях за независимость Израиля (1948); была ранена. В дальнейшем она окончила Сорбонну, стала психиатром, автором многих книг и телевизионной знаменитостью; была трижды замужем. Ну что д-р Рут не красотка, доказывать, кажется, не надо, но примечательно, что ее телевизионная слава связана целиком и исключительно с ее амплуа главного специалиста по вопросам эротики и секса, своего рода д-ра Фрейда для бедных. И здесь ее неавантажная внешность (она к тому же недомерок, всего метр сорок ростом) играет ключевую роль — лишая эротической непосредственности ее разглагольствования о необходимости безопасного секса. Особый шик ее речам придает густой еврейский акцент, удостоверяющий ее как бы венские корни, но в то же время комически выпячивающий и тем самым смягчающий громогласное озвучивание с экрана таких интимных по существу понятий, как эрекция, презерватив, пенетрация, оргазм и др.