Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

«Знаешь что, Эммонс, мне наплевать на тех щенков! Родители — вот кто должен за ними присматривать. Из-за этих самых детишек и их узколобых мамаш и папаш я и загремел сюда. Пусть заботятся о себе сами. Нет, к черту все! Я не собираюсь становиться частью книги, все равно какой! Особенно книги, которая выставит меня кем-нибудь вроде благодетеля человечества. Пошли они к черту, они сами создали образ, так пусть и живут с ним, пусть все эти дети пишут мне письма с просьбами о встрече и о вступлении в мою «семью». Черт, да не было никакой семьи! Какой-то журналист прилепил это слово к нам, когда они доставали нас на ранчо. Кроме того, не найдется ни одного человека, который захочет читать что-то, что могло бы научить его кое-чему. Их интересует только кровь и секс — вот что у них на уме, когда они тратят свои деньги».

В тот день я уходил из комнаты для свиданий удрученным. Я понял, что выбрал не тот подход, предложив Мэнсону использовать его жизнь в качестве примера. Он ненавидел всех членов добропорядочного общества с такой силой, что не хотел даже косвенным образом оказаться полезным для них.

Спустя несколько дней после той встречи я получил от Мэнсона письмо, в конверт с которым были вложены письма от двух изданий, просивших у него интервью. В этом письме Мэнсон спрашивал у меня, стоит ли ему соглашаться на интервью. Я не стал писать ответ, а вместо этого приехал к нему на следующий день. Я не заикнулся о книге, но попросил у него быть первым, кому он даст интервью, если захочет.

«Договорились! — ответил Мэнсон. — Только вот, одно из тех писем пришло от девушки из какой-то местной газеты, которая уже давно добивается встречи со мной. Так, может, ты ее проверишь и возьмешь с собой». Мы сошлись на том, что я буду брать интервью у Мэнсона с этой женщиной. Я поговорил с ней, и она согласилась на определенные ограничения.

Во время интервью журналистка спросила у Мэнсона: «Откуда у вас такое доверие к Эммонсу? Я хочу сказать, вы ведь так часто отказывались давать интервью, но ему все-таки пошли навстречу». Ответ Чарли стал для меня приятным сюрпризом. «Дело в том, что мы с Эммонсом давно знакомы. Он понимает меня. Вообще-то он один из моих отцов, он помог мне повзрослеть, и он пишет книгу о моей жизни». Было совсем не лестно услышать от Мэнсона, что я был ему как отец, да еще содействовал его воспитанию, но онупомянул о книге, и я не собирался давить на него, выспрашивая, с чего бы это и когда он передумал. Возможно, он оценил мои регулярные приезды, может, вспомнил услугу, которую я оказал ему когда-то; как бы то ни было, он был готов,сотрудничать со мной.

В дополнение к публикации я договорился сUnited Press International о предоставлении их телеграфному агентству нескольких фотографий и релиза интервью. В моем материале не говорилось о том, что Мэнсон согласился предоставить мне материал для книги, но в релизеUPI было сказано, что я работаю над книгой о Чарльзе Мэнсоне. Я сразу начал получать письма о нем. Несмотря на то что после его преступлений минуло уже больше десяти лет, Мэнсон по-прежнему привлекал к себе внимание и вызывал достойный удивления интерес. Большая часть корреспонденции пришла из Соединенных Штатов, но были письма и из Канады, Англии, Германии, Испании, Италии и Австралии. Авторы многих писем предлагали информацию для книги, и все говорили о том, что Мэнсону надо дать возможность самому рассказать о своей жизни и о тех событиях, которые привели к убийствам в 1969 году.

В основу этого повествования от первого лица легли многочисленные интервью, письма, адресованные Мэнсону, и письма, которые он присылал мне. При подготовке книги у меня на пути возникло немало препятствий. Хотя Мэнсон и дал согласие сотрудничать, он не всегда хотел это делать, так что мне приходилось часами выслушивать его повторяющиеся жалобы насчет прогнивших тюрем и всей системы исправительных учреждений. Мне разрешалось пользоваться магнитофоном лишь тогда, когда я беседовал с Мэнсоном для написания заказной статьи для публикации. И только в этом случае тюремное начальство снабжало меня магнитофоном, поскольку бытовало мнение, что при попытке бегства заключенного из Сан-Квентина несколько лет назад адвокат пронес пистолет как раз в магнитофоне. За исключением этих редких моментов мне приходилось запоминать все в уме, пока у меня не появлялась возможность сделать записи на кассету или на бумагу. Я провел долгие часы на тюремной парковке, записывая имена и особые фразы, типичные для речи Мэнсона и отражавшие его мысли. Нередко я был вынужден исправлять описание каких-то событий, по несколько раз переспрашивая у Мэнсона подробности и исправляя неверные сведения из других источников. Порой версию Мэнсона было невозможно состыковать с фактами, но в конце концов цель этой книги в том и состоит, чтобы передать именно его версию.

Моя задача осложнялась еще и тем, что Мэнсон временами противоречил самому себе или вдруг решал, что он не хочет делиться какой-то частью своей жизни с толпами неизвестных ему читателей. Когда такое случалось, мы часто спорили, и наша встреча обычно заканчивалась тем, что нам обоим было наплевать, увидимся ли мы снова. Могло пройти два-три месяца, прежде чем один из нас «ломался» — обычно это был я.

Детство Мэнсона я восстанавливал по кусочкам, используя разные источники. Он рассказал мне о своем детстве, но эта информация грешила множеством пробелов, так что я поколесил по стране: съездил туда, где Мэнсон родился, а также посетил места, где прошли первые шестнадцать лет его жизни. В Индиане, Огайо, Западной Вирджинии и Кентукки я беседовал с людьми, которые могли восполнить недостающие сведения и подтвердить слова Мэнсона. Если у меня появлялось что-нибудь новое, я возвращался к Мэнсону и пересказывал ему, выслушивал его мнение, стараясь понять его отношение.

Со времени моего первого свидания с Мэнсоном минуло больше шести лет. За эти годы и сотни часов наших разговоров порой я чувствовал его ненависть и презрение к себе, платя ему той же монетой. Я видел его нежность, приятную сторону его натуры, которая вполне могла помочь ему привлечь сторонников. Но Мэнсон никогда не демонстрировал признаков раскаяния и не выражал сострадания по отношению к людям, лишившимся жизни из-за того сумасшествия, в которое погрузился он сам и его группа.

Когда Мэнсона спрашивают, почему он не мучается угрызениями совести, его отношение резко меняется, и он начинает агрессивно защищаться: «И в чем я должен раскаиваться? Я никого не убивал! Спросите-ка у окружного прокурора и у всех газетчиков, раскаиваются ли они хоть чуть-чуть в том, что отправили ко мне всех этих юнцов, которые хотят взять в руки ножи и пистолеты и убивать ради меня, потому что окружной прокурор и жадные до денег писателишки заставили людей поверить в меня такого, каким я на самом деле не являюсь? Черт, они создали этот образ — и продолжают подпитывать миф».