Джером Джером - На сцене и за кулисами

— Это очень дешево, — сказал он, — притом имейте в виду, что он будет сделан из самого лучшего и прочного материала, так что вы можете пользоваться им без конца.

Я опять согласился с ним, заметив, что такой богатый костюм стоит этих денег, только удивлялся, зачем он мне все это говорит, ибо какое мне дело до его расходов.

Но здесь-то все и открылось. Он спросил меня самым непринужденным тоном, когда я заплачу эти деньги — сейчас после репетиции или в следующий раз.

— Что, мне платить! — воскликнул я, пораженный. — За что?

— Как за что? — ответил он. — За ваш костюм. Не можете же вы играть без костюма, а если станете его заказывать сами, то вам он обойдется минимум на четыре фунта дороже. Может быть, у вас нет сейчас с собою всех денег, — продолжал он ласково, — тогда дайте мне, сколько можете, а я в свою очередь постараюсь, чтобы мой приятель подождал немножко с остальной суммой.

Как я узнал потом, из моих товарищей трое уже заплатили ему почти по пяти фунтов каждый, а четвертый собирался отдать на следующий день четыре фунта десять шиллингов. Я и еще один актер-любитель решили сейчас не платить и подождать, что будет дальше. К счастью, нам недолго пришлось ждать. Четырех известных актеров этой труппы, гастролирующих в провинции, мы так и не дождались, антрепренер исчез куда-то, так что ни мы двое, ни тем паче те, которые заплатили за костюмы деньги, никогда его больше не видели.

Тогда я решил устроить свою карьеру и добиться желаемого без всяких театральных агентов и газетных объявлений. Тот товарищ, который отсоветовал мне писать письма антрепренерам с просьбой принять меня в свою труппу, сказал, что самое лучшее пойти самому в «Западный артистический кружок» и там попытать счастье. Я послушался его совета и пошел туда в полной уверенности, что каждый актер должен знать этот «Западный артистический кружок», хотя он всеми силами старается скрыть свое существование от любопытных людских взоров, помещаясь где-то на грязном заднем дворе. Здесь я застал целое общество очень милых, остроумных людей, ни разу даже не выказавших желания выпить на мой счет. Когда же я объяснил им цель моего прихода и страстное желание поступить на сцену, они посмотрели на меня с видом сильного сожаления и, печально покачивая головами, изобразили и открыли мне все невыгодные стороны своей профессии, словом, всячески хотели удержать меня от этого необдуманного шага. Но я стоял на своем и смотрел на них как на эгоистов, которые хотят загубить молодой талант и боятся опасного соперника. Я не послушался бы их даже в том случае, если бы был вполне уверен, что они от чистого сердца советуют мне не поступать на сцену. Каждый человек думает, что его должность, занятие или ремесло самое неблагодарное и трудное — таков уж закон природы. Поэтому, кто станет ожидать, пока ему не посоветуют поступать на какую-нибудь должность или взяться за какое-нибудь дело, тот может весь век просидеть, ничего другого не делая, как только вертя и перебирая большими пальцами. Вот почему я не обратил на них никакого внимания и продолжал настаивать до тех пор, пока не нашелся один добрый человек, который согласился помочь мне.

Это был толстый, на вид очень вялый и неуклюжий человек, вся цель жизни которого, казалось, состояла в шотландском виски и больших сигарах, отчего он всегда был, что называется, на втором взводе. У него была очень дурная привычка подходить почти вплотную к тому человеку, с которым он разговаривает, и дышать ему прямо в лицо, что, при постоянном специфическом запахе виски, смешанном с сигарным дымом, было не особенно приятно. Когда-то он сам был антрепренером, но каким образом он добывал средства к существованию в то время, когда я с ним познакомился, для меня всегда оставалось тайной, потому что, хотя он и снимал небольшую грязную комнату где-то на заднем дворе на боковой улице, выходящей к Стрэнду, и называл ее громким именем — «контора», тем не менее днем никогда там не сидел и только приходил туда на ночь. Как бы то ни было, он очень хорошо был знаком со всеми посетителями и завсегдатаями «Западного артистического кружка», следовательно, имел большие связи и знакомства в театральном мире, а этого мне только и надо было. Положим, впоследствии я узнал, что все его очень хорошо знали и потому мало уважали, но какое мне было дело до этого. Сначала он, так же как и другие, отнесся скептически к моему страстному желанию поступить на сцену; но когда я упомянул, что готов дать приличное, хотя и не очень большое вознаграждение тому, кто согласится мне помочь получить какой-нибудь ангажемент, он как будто смягчился и не находил уже тех препятствий, какие выставлял минуту назад. Когда же я определил сумму, которую готов был дать за хлопоты, он прямо пришел к заключению, что это очень легко устроить. Он даже не видел препятствий, почему бы мне впоследствии не приобрести в театральном мире славы и громкого имени, если я соглашусь отдать себя в его полное распоряжение.

— Мне уж не раз приходилось оказывать многим людям такие услуги, — говорил он, — почему бы мне не услужить и вам, если вы мне нравитесь. У меня был знакомый, — продолжал он, становясь все более и более разговорчивым, — он получает теперь восемь фунтов в неделю. Черт возьми, этот человек всецело мне обязан своей карьерой. Если бы не я, он сидел бы теперь где-нибудь в провинции и был бы захудалым провинциальным актеришкой. Нет, подумайте только, я знал его, когда он получал за свои труды всего только двадцать два шиллинга; я перетащил его в Лондон, выхлопотал Уэст-Эндский театр и не оставлял его своей протекцией до тех пор, пока он не пробился в люди и не сделался знаменитостью. И можете себе представить, теперь, проезжая мимо в собственной карете, он делает вид, что не узнает меня.

И при этих словах лицо моего нового друга приняло такой печальный вид, он так искренно жаловался на неблагодарность человеческой природы, что мне стало жалко его.

— Да, сэр, — продолжал он, глядя на меня поверх очков, — я многим протежировал, почему бы мне и на сей раз не помочь вам?

Так как я ничего не имел против того, чтобы он помог мне, то он и решил этот вопрос в утвердительном смысле; он даже был в полной уверенности, что я поступлю не лучше других и забуду его, как только пробью себе дорогу. Я, насколько мог, старался разубедить его в этом, уверял, что никогда не забуду его, даже тогда, когда сделаюсь великим человеком, и с жаром потряс его руку. Я действительно был очень благодарен ему за то участие, которое он принял во мне, и потому мне было очень неприятно, что этот человек подозревает меня в таких низких чувствах, как неблагодарность или недоброжелательство.