Лора Сотник - След Махно

— Обязательно раздеваться. Та–ак… — приступила к своему делу, сразу посерьезнев.

— Откуда такой чай? — болтала Светлана. — Муж привез?

— Муж, конечно.

— Я сразу отметила, что у вас в доме появились новые запахи, едва вошла. Мне кажется, и корицей пахнет, и кориандром. Да?

Александра Сергеевна не ответила, только сильнее сдвинула брови и начала заново измерять окружности груди и талии.

— Света… — вдруг озадачено сказала она. — Ты беременна.

— Что-о? — Светлана застыла с разинутым ртом.

— Смотри, окружность шеи и бедер не изменились, а в груди и талии ты стала шире. У тебя грудь наливается и талия растет. Понимаешь?

— Не может быть! — выдохнула Светлана и засияла глазами. — Вот так фокус! Вот так новость! Вот так спасибо тебе!

В начале октября между махновцами и деникинцами шли повсеместные бои за Александровск[2]. Но все же Нестор успевал прилетать к Цетке — в сложное время, при нервном напряжении ему необходимо было покрасоваться перед ней, строя из себя героя и рисуясь, как на сцене. Это его как–то облегчало. Или настраивало на нужный лад. При этом его левый глаз, прищуренный от природы, еще больше сужался и перекашивал все лицо. А тонкий голос становился совсем похожим на женский. Цетка с трудом выносила подобные сцены и старалась переключиться разговорами на что–то другое, что не так занимало Нестора.

А вот в этот день ей не надо было долго искать предмет разговора, хотя она сама нервничала и не знала с чего начать. Поэтому, едва ее возлюбленный появился, заливаясь петухом, она сразу брякнула, что Павел Диляков вернулся из дальней поездки и наполнил дом приятными запахами заморских ароматов. Упоминание о Диляковых не должно было носить характер новостного сообщения, оно всего лишь облегчало Цетке переход к разговору о беременности и детях. Дело в том, что Павел Емельянович уехал за новым товаром, когда беременная Александра Сергеевна сообщила ему, что ребенок начал подавать признаки жизни, — забился. А приехав, нашел в доме сына, уже обретшего имя Борис и счастливо дрыгавшего ножками на своем втором месяце жизни.

— Вот ты тоже уезжаешь, уезжаешь… А однажды вернешься и найдешь меня с сыном, — наконец выпалила она самое главное.

— С чьим? — обнимая ее за плечи, беспечно спросил Нестор. — Тебя разве взяли крестной матерью?

— О, это ты кстати подсказал! — воскликнула Цетка. — Нет, меня не взяли, но я обязательно возьму Сашу крестной для нашего мальчика, она мудрая…

Когда Нестор понял, о чем говорит Цетка, он не удивился, не обрадовался, не сник, а сказал нечто странное:

— Это хорошо, моя ласточка, что у нас будет сын. Обязательно назовем его Телесиком. И возьмем Павла. Он богатый.

— Да, — лепетала счастливая Цетка, имея в виду крестное родительство. — Он перед венчанием с Сашей выкрестился, так что можно и его взять.

Здесь мы надолго расстаемся с Цеткой. Поэтому есть смысл сказать, что в начале лета 1920 года родила она Нестору сына Ивана, оставив ему от завещанного отцом имени сказочного персонажа — Ивасик — Телесик — только первую часть. Но Нестору, чувствовавшему, что Гражданская война близится к завершению и что приходит конец его вольнице, было не до сына. Как раз в это время он всеми силами цеплялся за возможность продлить свое легальное существование, причем — в силе и власти. Для этой цели где–то в Харьковской губернии в жалких потугах устроил очередной цирк: собрал общее собрание повстанцев–махновцев. Оно должно было подтвердить факт восстановления потрепанной и раздробленной на отдельные неуправляемые банды Революционной повстанческой армии Украины, для чего избрало Совет революционных повстанцев, ее высший военно–политический орган, во главе с Нестором Махно. Однако эти декларации и символы уже не работали, ибо время мутных потоков уходило в историю.

Это была далеко не та судьба, которую выбрала для себя Цетка. Она погрузилась в заботы о долгожданном ребенке и просто была счастлива, что Нестор о нем знал и несколько раз держал на руках, целуя в животик. Ведь прикосновение к ребенку отцовых рук — это касания Творца! Это высшее благословение на жизнь.

К несчастью, у вроде бы нормального малыша довольно скоро начал обозначаться порок развития — горб. У Цетки от горя разрывалось сердце и это принудило ее уклоняться от дальнейших встреч с Махно, прятать от него ребенка, которым она еще недавно так гордилась. Неизвестно на что она надеялась, но ей до невыразимой жути было стыдно выглядеть в глазах Махно матерью уродца. Бесспорно, это потрясло бы и Нестора, а в таком состоянии он способен был на любой взрыв с маханием саблями и с пальбой из наганов, потому что только оружием и преданием смерти тех, кто делал его несчастным, он решал проблемы и облегчал свою душу. Чтобы батька Махно, гроза всея Украины, прослыл отцом горбатого сына, врожденного калеки, убогого дитяти? Да никогда бы он этого не допустил! Понимать это Цетке было страшно! В замешательстве и в слезах, мотивируя свои поступки необходимостью лечиться у знахарок после тяжелых родов, уезжала она из Славгорода в забитые хутора, пряталась от знакомых, от махновцев, от всех, кто мог бы увидеть ребенка сказать Нестору правду о нем. И там искала костоправов и знахарей для Ивана, истово веря, что нежные и податливые детские кости можно исправить. Она меняла места пребывания и путала следы, чтобы ее не нашли посыльные Нестора.

Но так вечно продолжаться не могло. И отчаявшаяся Цетка придумала выход…

Ради спасения всех, кто стал заложником этой ситуации, она готовилась отдать Ивана в чужие руки, записать на чужое имя, а Нестору объявить, что ребенок умер от младенческого. Внутренне она легко настроилась на это, оставалось найти людей, согласных пойти на сделку. Конечно, умная и расчетливая Цетка была крепко обеспечена Нестором и могла долгие–долгие годы безбедно жить и тайно содержать Ивана.

Но долго ей прятаться от своего невенчанного мужа не пришлось. Едва их сыну исполнился годик, как Нестор, поджавши хвост, бежал из страны, чтобы умереть на чужбине в грязи и бесславии от своих преступлений — никогда не прощаемых пострадавшими и их потомками.

Вырос Иван, как все горбуны, очень добрым, тихим и печальным. Цетка очень заботилась о нем, вырастила, дала среднее образование, побеспокоилась о профессии, выстроила ему дом рядом со своим.

Сама же после бегства Махно за рубеж присмирела и несколько лет очень по нему тосковала. А потом вышла замуж за некоего Тищенко, тоже махрового махновца, ибо таков был круг ее знакомых. О детях, конечно, уже не думала, но в 1937 году неожиданно родила дочь Эмилию, Милу. И все повторилось сначала, словно рок висел над ней: как только появился ребенок, так сразу она осталась одна — мужа в конце того же года арестовали и больше она его не видела. О том, что его через несколько дней после ареста расстреляли, она совершенно без удивления и с великим пониманием узнала десятилетия спустя. Однако это не мешало ей пользоваться не только сокровищами от Махно, но и тем, что награбил отец ее дочери.