Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Рухнула на сцене великая актриса Италии ЭЛЕОНОРА ДУЗЕ. Она гастролировала по Америке, и её последней пьесой в Питсбурге стала, по иронии судьбы, драма «Закрытые ворота». Заключительное слово своей роли «sola» («одинокая») она произнесла с таким пронзительным чувством, страстью и силой, что, когда упал занавес, упала на подмостки и сама она. Зато вскочила на ноги публика — она вызывала актрису десять раз, и каждый раз Дузе, превозмогая себя, выходила на поклон к зрителям. Актриса с величайшим трудом добралась до гостиницы «Шенли», где вызванный доктор засвидетельствовал у неё крупозное воспаление лёгких. На следующий день — это было пасхальное воскресенье — она, очнувшись, окинула взглядом артистов, собравшихся подле её постели, и поинтересовалась: «Почему это вы бездельничаете? Нам нужно собираться. Давайте двигаться! Мы должны выезжать! Да делайте же что-нибудь! Да делайте же что-нибудь!» Голос актрисы был по-прежнему несравненно красив. Она была неспокойна, но, кажется, не страдала. Неожиданно по телу её прошла волна смертельного озноба, она прошептала: «Укройте меня», и через десять минут Дузе не стало. Под ногами на полу валялся кем-то оброненный пиковый туз. По толкованию знаменитейшей французской ворожеи Ленорман, эта карта означает разлуку.

Божественная САРА БЕРНАР, великая актриса с «золотым» голосом, который вызывал слёзы у любой аудитории, мечтала о смерти на сцене. «Мадам, я умру на сцене, — признавалась она в Лондоне королеве-матери. — Ведь сцена — это моё поле боя!» И такое почти случилось. На генеральной репетиции пьесы Саша Гитри «Римский сюжет», где актриса играла сразу три роли, она неожиданно провалилась в глубочайший обморок. Несколько дней пребывала Бернар в полусознательном состоянии, и по Парижу разнеслось: «Великая Сара умирает». Десятки поклонников часами молча стояли возле её дома на бульваре Перейре в ожидании новостей. В Париже бушевал март, и Бернар, порой приходя в себя, бормотала из постели: «Прекрасная весна. Будет полным-полно цветов». И просила сына Мориса: «Позаботься, чтобы меня осыпали сиренью». По квартире Бернар, забитой коврами, подушками и пуфами, ползали змеи, скакала обезьянка Жаклин и бродили приблудные псы, которых добросердечная Сара подбирала на улицах Парижа. В углу спальни стоял гробик, хорошенький гробик из розового дерева, с серебряными ручками, обитый внутри белым стёганым атласом, — много лет назад Саре Бернар пришла мрачная фантазия купить его, и она нередко в нём репетировала роли, а то и спала, иногда даже и с любовниками, которых, правда, на многое там не хватало! Потом она спросила Мориса: «А что, толкутся ли ещё репортёры у нас в прихожей?» И на утвердительный его ответ сказала с улыбкой, в которой мелькнуло застаревшее ожесточение: «Всю жизнь репортеры изводили меня; так что, и я могу подразнить их теперь немного напоследок — пусть поторчат там без толку…» И это были последние слова «царицы салонов». В 8 часов вечера 25 марта 1922 года доктор Маро вышел на балкон и произнёс: «Господа, Мадам Сара умерла». Мимо её гроба, того самого, из спальни, прошли за сутки более тридцати тысяч французов и француженок. Бернар просила найти шестерых самых красивых актёров, которые бы его несли, и пожелала, чтобы на её похоронах обязательно были камелии.

Перед отъездом в Брюссель, в клинику известного онколога Леду, композитор ДЖАКОМО ПУЧЧИНИ встретился с Артуро Тосканини и говорил о постановке своей последней оперы «Турандот». Показывая дирижёру неоконченную партитуру, Пуччини произнёс пророческие слова: «Ну, а здесь кто-то выйдет на сцену и скажет: „В этот момент смерть прервала работу композитора“». Операция на горле не оправдала надежд профессора Леду. Говорить автор «Богемы», «Тоски», «Мадам Баттерфлай» и «Манон Леско» уже больше не мог. Силы быстро оставляли Пуччини. Знаком окоченевшей руки он попросил бумагу и карандаш и написал свои последние слова: «Мне хуже, чем вчера, — адская боль в горле — холодной воды. Эльвира — бедная женщина!» Наступила агония. В клинику прибыли посол Италии и папский нунций. В субботу, 29 ноября 1924, в миланском «Ла Скала» Артуро Тосканини в середине третьего действия «Турандот» отложил дирижёрскую палочку, остановил оркестр и сказал в публику: «В этот момент, на этой ноте смерть прервала работу Пуччини. На сей раз смерть оказалась сильнее его пера». Впервые в истории «Ла Скала» публика покидала театр без аплодисментов.

А вот АНДРЕЙ МИРОНОВ умер на сцене — на сцене Рижской оперы в роли Фигаро. Не успев дочитать свой финальный монолог в пьесе Бомарше: «…сегодня она оказывает предпочтенье мне», — он вдруг забормотал: «Голова… голова… моя голова…» и провалился в глубокий обморок. Замечательный актёр скончался два дня спустя в местной больнице, не приходя в сознание. Но нашлись и такие господа, которые полагали, что покойный был просто пьян.

И великий немецкий композитор ГЕОРГ ФРИДРИХ ГЕНДЕЛЬ тоже умер на сцене — на сцене театра «Ковент Гарден» в Лондоне. Слепой, чудовищно тучный и чертовски измученный, он, семидесятичетырехлетний старик, только что закончил игру на органе при исполнении своей прославленной оратории «Мессия». А когда хор пел заключительную её часть, «Аллилуйю», все зрители, как один, и с ними король Георг Второй тоже, в едином порыве поднялись со своих кресел и стояли, многие со слезами на глазах, пока не закончилось пение. А Гендель свалился в тяжелейший обморок — музыканта доконало его легендарное чревоугодие. «Доктор, — сказал он доктору Уоррену, когда пришёл в себя на мгновение. — Я хочу умереть в Страстную Пятницу в надежде воссоединиться с Богом, моим Господом и Спасителем, в день его Воскресения». Так оно и случилось. Немца, принявшего британское подданство и ставшего композитором королевской капеллы, похоронили в Вестминстерском аббатстве!

И один из величайших драматических писателей ЖАН БАТИСТ ПОКЛЕН (МОЛЬЕР) тоже умер на сцене, исполняя главную роль ипохондрика Аргана в четвёртом представлении своей комедии «Мнимый больной». С дурным самочувствием, несмотря на мучившую его с некоторых пор боль в груди, он решил всё же явиться перед публикой в Пале-Руайяле и распотешить её мнимыми болезнями своего героя. Это усилие стоило ему жизни. Он с блеском играл роль, зал умирал со смеху, но в последней сцене, произнеся слово «клянусь!», Мольер вдруг забился в судорогах, которые благодарные зрители восприняли как блестящую игру артиста, и изо рта у него хлынула кровь. Он едва-едва доплёлся до гримёрной, где и упал замертво — у него «лопнула жила». Доктора, которых он так безжалостно высмеивал, были бессильны ему помочь, и он умер среди театральной мишуры и картонной бутафории. Правда, по словам другого очевидца, великий комедиограф всё же умер в постели дома, на улице Ришельё, № 34, близ Пале-Руайяля, во втором этаже, в десять часов вечера, на руках двух монахинь, которым он, безбожник Мольер, давал приют всякий раз, как они приходили в Париж собирать милостыню. На вопрос одной из них: «Чего бы вы хотели, мастер?» Мольер попросил: «Свету!.. Свету!.. И сыру пармезану…» Он умер, не дождавшись прихода священника, умер без отпущения грехов. Парижский архиепископ Гарлей де Шанваллон отказался хоронить его по церковному обряду. «Ваш муж, сударыня, был комедиантом, — объяснил он Арманде своё решение. — Закон запрещает хоронить таких на освящённой земле». Пустая, кокетливая и легкомысленная Арманда бросилась к королю. И король вмешался: «А на сколько футов вглубь простирается освящённая земля?» — спросил он архиепископа. «На четыре фута, ваше величество». — «Благоволите похоронить Мольера на глубине пятого фута», — повелел Людовик XIV. Жан Батист Поклен, обойщик и королевский камердинер, был похоронен у самой ограды кладбища Святого Иосифа, похоронен тайно, ночью, но людей всё равно привалило несметное количество. Арманда, чтобы умилостивить враждебно относившихся к Мольеру обывателей, раздала им сто пистолей, и они почтительно проводили гроб до могилы.