Анри Труайя - Гюстав Флобер

Предмет этой тайной страсти зовут Элиза. Ей двадцать шесть лет. Гюстав парализован от робости перед ее красотой, грациозностью и уверенностью. Он чувствует, что слишком юн, слишком зауряден для того, чтобы заинтересовать такую особу. Но уже догадывается, что она станет женщиной всей его жизни, той, кому он будет посвящать свои самые безумные мечты и о которой расскажет, назвав другими именами, в своих будущих произведениях. Ничего или почти ничего не зная о ней, он хочет сохранить ее образ в памяти. Что касается Элизы, то эта особа не очень обременяет себя соблюдением общепринятых приличий. Она вышла замуж в восемнадцать лет после того, как оставила стены монастыря, за молодого офицера Эмиля Жюде и ушла от него, прожив недолго; с тех пор она сожительствует с натурализовавшимся французским пруссаком, издателем музыкальных произведений Морисом Шлезингером, который старше ее на тринадцать лет.[16] Она только что родила от него девочку, которую назвали Мари. Она считается «незаконнорожденной», поскольку чета не состоит в браке. Гюстав хотел бы быть на месте этой девочки, чтобы чувствовать тепло тела любимой женщины. Однажды он увидел, как Элиза обнажила грудь, чтобы покормить ребенка. Вид плоти потрясает его. «Ее грудь была полной и округлой, – напишет он, – загорелой с голубоватыми венами, которые светились из-под горячей кожи. Я никогда до тех пор еще не видел обнаженной женщины. Бог мой! Тот особенный экстаз, который овладел мной при виде этой груди; я пожирал ее глазами, как мне хотелось всего лишь прикоснуться к этой груди! Казалось, что если бы я прикоснулся к ней губами, то не смог бы оторваться, а сердце таяло от наслаждения при мысли о нежности, которую вызвал бы этот поцелуй. Боже! Как долго потом я представлял себе эту трепетную грудь, эту длинную грациозную шею и головку с черными волосами в папильотках, склонившуюся к ребенку, сосавшему молоко, которого она медленно качала на своих коленях, напевая итальянскую мелодию».[17]

Морис Шлезингер, «вульгарный веселый мужчина», дружески относится к робкому поклоннику своей любовницы. Гюстав плавает с ними на лодке, составляет компанию в их прогулках и даже часто сидит с ними за одним столом. В сентябре он присутствует на балу у маркиза де Помелля. Однако он слишком молод для того, чтобы танцевать. Он смотрит на других, взрослых. Унизительное положение вызывает его усмешку. Чем ближе час расставания, тем больше он страдает оттого, что не может признаться в своей любви. Однако каникулы заканчиваются. Чета Шлезингер и семейство Флоберов укладывают багаж. Идиллия завершается на пустынном пляже под дождливым небом. «Прощай навсегда! – напишет Гюстав. – Она исчезла, как дорожная пыль, которая рассеялась следом за ней. Сколько я думал о ней с тех пор!.. Моя душа не находила себе места, она бушевала, разрывалась; и все прошло, как сон… Я увидел наконец дома своего города, я возвращался к себе, все казалось мне пустынным и зловещим, пустым и заурядным; я стал жить, пить, есть, спать. С наступлением зимы я вернулся в колледж… Если бы я вам сказал, что любил других женщин, то солгал бы, как низкий человек».

Вернувшись в колледж, он не может забыть этого волшебного лета и решает описать его в «Записках безумца». С пером в руке он грустит, переживая каждое мгновение этого любовного приключения, такого значительного для него и о котором Луиза, вне всякого сомнения, ничего не знала. Храня тайну, он называет ее в своем рассказе Марией. И в заключение пишет: «О! Мария! Мария, нежный ангел моей юности, та, которую я увидел, когда не изведал еще чувств, которую я любил так трепетно, нежно, о которой столько мечтал, прощай!.. Прощай, но я всегда буду помнить тебя!.. Прощай! Если бы я был старше на несколько лет, когда увидел тебя, если бы был смелее… может быть!..»[18] Эта исповедь посвящена его новому другу Альфреду Ле Пуатвену. Они вместе насмехаются над женщинами, не стесняясь непристойных выражений, и вместе мечтают о них.

Глава III

Штудии. Первые идиллии

Альфред Ле Пуатвен закончил колледж в то время, когда Гюстав учился в младших классах. Однако их дружба пережила это расставание и даже укрепилась с течением лет. Гюстав испытывает глубокую нежность к Альфреду, восхищается старшим другом. Он постоянно нуждается в его поддержке. «Я опять думал о тебе, – напишет он ему несколько лет спустя. – Ты мне был очень нужен, поскольку вдали от друга мы одиноки, неуверенны в себе, нам чего-то не хватает».[19] И еще: «Если бы у меня не было тебя, что было бы у меня тогда? Что стало бы с моей внутренней, то есть настоящей жизнью?»[20] Романтический пессимизм Альфреда Ле Пуатвена близок его юному товарищу. Во время встреч они воодушевляют друг друга на описание чрезвычайных чувств, мрачных ситуаций, жутких примет. Почти все, что Гюстав пишет в пятнадцать лет, в третьем классе, решительно окрашено черным. В «Ярости и немощи» он рассказывает о погребенном заживо человеке, который пожирает свою руку. В «Qvidqvid volueris» его герой – сын обезьяны и негритянки. В «Мечте ада» он создает образ старого алхимика, который живет в разрушенной башне, населенной летучими мышами; сатана дарует ему юность и любовь в обмен на его душу. Только у алхимика нет души. Одураченным оказывается сатана.

Чтобы отдохнуть от бурных страстей, Гюстав с удовольствием погружается в сатирическую струю. Вдохновленный чрезвычайно популярной в те времена «Физиологией брака» Бальзака, он решает описать психологию конторского служащего. И называет свое произведение «Урок естественной истории. Приказчик». Это ловко написанная карикатура. В ней появляется герой «маленький, дородный, жирный и свежий», некоторые черты которого напоминают Гарсона. Альфред Ле Пуатвен руководит теперь местной газетой «Колибри», которая издается на розовой бумаге и открыта для юношеских сочинений. Он берется опубликовать текст своего друга. Гюстав ликует. Наконец-то он настоящий писатель. И с деланой непринужденностью объявляет Эрнесту Шевалье: «Моего „Приказчика“ поместят в следующие четверг и пятницу… Я буду править гранки». Это первые гранки в его жизни, он ждет их с гордостью, с беспокойством. Однако не забывает, что ему пятнадцать с половиной лет и он любит забавы и шутки. Если в начале своего письма он – сознающий себя автор, то в конце – веселый лицеист. Он только что узнал, что классный инспектор был застигнут на месте преступления в борделе и предстанет перед школьным советом. Он тотчас ликует: «Только представлю себе рожу надзирателя, которого застукали на месте, да как его пробирали, то начинаю кричать, хохочу, пью, пою… Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! Хохочу, как истый Гарсон, колочу по столу, деру себя за вихры, катаюсь по полу, вот это здорово. Ха! Ха! Вот это розыгрыш, вот это олух, дерьмо. Прощай, а то я прямо-таки рехнулся от этой новости».[21]