Антонина Валлантен - Пабло Пикассо

Поражает в этой картине подбор цветов, гамма теплых тонов: земля — коричневатая с лиловатым оттенком, стена розоватая, но тоже с очень легким лиловым отливом, на ее фоне — желтый костюм тореро. Многообещающий дар наблюдателя возобладал над детской неловкостью. На земле видны отпечатки лошадиных копыт. А вот глаза персонажей представлены обыкновенными дырами. «Эти дыры проделала моя сестра обыкновенным гвоздем, — объясняет Пикассо. — Она была совсем маленькой. Сколько же ей было? Пять или шесть лет».

Колористика маленькой картины могла быть просто результатом свежести детского восприятия, непосредственность которого частенько легко спутать с ранним развитием гения. Причиной такого подбора красок могло быть и близкое знакомство с профессией отца, и притягательная сила такого интересного занятия, как смешивание красок, таких чудесных, они так сверкают на белой поверхности полотна; ребенка могли привлечь и волшебные возможности кисти, с которой уже свыклись маленькие пальцы. Эта картина могла стать произведением сиюминутного вундеркинда, Моцарта без будущего. Необычным же были сознательное влечение, исключительность пластического видения, которые присутствовали в этом ребенке с самого первого часа. «Одержимость всей его жизни — это кисти», — сказал его друг.

Но в первых опытах ребенка нет ничего, что предвещало бы будущего революционера. Однажды, приблизительно в 1946 году, Пикассо попал на выставку детских рисунков, организованную Британским Советом. Он осмотрел их, неопределенно улыбаясь: «Когда я был ребенком, — сказал он, — я не смог бы участвовать в подобной выставке: в двенадцать лет я рисовал, как Рафаэль». Его первые работы в самом деле отличаются академизмом, большой старательностью и рано усвоенной тщательностью, которая подготовила Пикассо к овладению мастерством. Он начал серьезно работать гораздо раньше, чем многие другие, он занялся взрослым ремеслом в детском возрасте.

Пабло Пикассо было всего 10 лет, когда семье пришлось отказаться от тишины Малаги и отправиться в Лa-Корунью. Провинциальный музей Малаги был закрыт, пост хранителя — упразднен, и дон Хосе, извлекавший из своей должности основные ресурсы для существования семьи, был вынужден искать работу. А семья выросла, в Малаге родились две девочки: Лола — в 1884 году и Кончита — в 1887. В Ла-Корунье дону Хосе предложили должность преподавателя рисования в среднем учебном заведении. Итак, в материальном отношении Ла-Корунья по сравнению с Малагой только выигрывает, а вот климат Галисии доставляет неприятности как детям, так и взрослым, все они привыкли к гораздо более мягкой погоде. Пикассо вспоминает переезд но морю в Ла-Корунью. Море было таким бурным, что пассажиры вынуждены были покинуть корабль. А на самой Ла-Корунье без конца шли дожди.

Его отец почти не выходит из дому, разве что когда идет на работу, в Школу искусств и ремесел. Оп еще рисует, но очень мало. «Почти все время, — рассказывает Пикассо, — он смотрит в окно на дождь». Ребенку этот дождь тоже опостылел. Однажды он нарисовал группу людей, собравшихся под одним зонтом, все они сгорбились и зябко поеживаются. «Дождь уже начался. И так будет теперь до самого лета», — подписал он под рисунком. На всю жизнь Пикассо сохранил отвращение к низкому серому небу, к ненавистному климату юга, к отвращению примешивалось легкое презрение к тем людям, которые к этому климату привыкают и перестают его замечать. Он всегда сохранит ностальгию по свету, без солнца он чувствует себя изгнанником и старается тогда с головой уйти в работу.

Отвратительную погоду в Ла-Корунье ребенок воспринимает как личное оскорбление. Он изливает свой гнев в карикатурах. «Теперь поднялся ветер. Он будет дуть до тех пор, пока уже не станет больше Ла-Коруньи», — пишет он. Но уже тогда Пабло нашел свое прибежище от всех невзгод — он рисует. Этот способ бороться с неприятностями на всю жизнь останется самым действенным.

Занятия, которые Пабло посещает в средней Школе искусств и ремесел, ведет его отец. Методы обучения здесь ничем не отличаются от методов в любой другой провинциальной школе; в общем-то, они не очень изменились со времен Гойи, когда он обучался в мастерской в Сарагосе. Это, в основном, срисовывание гипсовых копий (этим занимаются дети 12–13 лет), статуи со слепыми глазами, лежащий воин с согнутой рукой или ногой. Если бы ребенок, обладающий даром наблюдателя и не посещающий занятия в Школе, взял в руки карандаш, результат был бы приблизительно таким же, как и у детей, которых здесь, так сказать, обучали. Для многих эти упражнения были просто потерянным временем, однако Пикассо стал исключением. Основным законом его жизни всегда было то, что он ничего не терял, а если что-то находил, то это приобретение никогда не оставалось бесполезным.

В нем преобладает чувство постоянства, а также — и это поражает в человеке, способном на внезапные и бурные разрывы — чувство непрерывности, которое заставило его сохранить ту первую картину, нарисованную в восемь лет, и все школьные наброски с гипсовых копий. Через много-много лет эта согнутая рука, это гипсовое предплечье, полый внутри муляж, все эти наброски найдут себе место среди картин Пабло Пикассо, ставшего зрелым человеком, и свяжут его с ангельским лицом и блестящими глазами ребенка, которым он когда-то был.

Ребенок работал так, как другие дети в его возрасте развлекаются. Очень рано работа стала для него основным прибежищем, его жизнью. У отца его, как и у многих других посредственностей, запасы терпения были довольно ограниченны: его донимала скука, друзей не было, погода была уж слишком отвратительной, все больше времени дон Хосе предавался лени. Если он еще и рисует время от времени, то у него все равно не хватает терпения закончить картину, выписав все детали. Он без конца изображает этого своего голубя, который дается ему легче всего. Пикассо рассказывал своему другу, что отец, потеряв терпение, отрезал у мертвого голубя лапы, пришпиливал их к доске и просил сына тщательно пририсовать их к незаконченной картине, причем сам наблюдал за работой Пабло, пока и это ему не надоедало.

Приблизительно в 14 лет, где-то около 1895 года, мальчик начинает рисовать живую натуру. Это обычные школьные модели, в основном старики с резко обозначенными чертами лица: легче передать сходство лиц морщинистых, гладкие щеки даются всегда труднее.

Один из таких «стариков», с опухшим, изборожденным морщинами лицом, находится сегодня в коллекции Сала в Барселоне. Голова выписана мелкими мазками, передающими неровную, шероховатую кожу и узловатость дряхлой плоти, контрастирующей с белой, распахнутой на груди рубашкой.