Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе

Так, едва успевая справляться с уроками и делами по дому, я тянул все четыре года начальной школы.

Учительницу свою я крепко полюбил. Она была справедливой, заботилась о нас, своих учениках. Готовишь дома уроки и как о самой лучшей награде мечтаешь об одобрительной улыбке Лидии Ивановны.

Дядя Вася

Увы, домашние задания я выполнял далеко не блестяще. Бьёшься, бьёшься над какой-нибудь каверзной задачей, а спросить некого. Хорошо ещё, если заглянет дядя Вася. Он хоть изредка, но помогал мне в арифметике.

Потому ли, что я рос без отца, или потому, что дядя Вася очень любил меня, я особенно привязался к нему — самому близкому после мамы человеку. В моих глазах он был героем.

Сколько раз я любовался именными часами, подаренными дяде Васе — Василию Алексеевичу Мамонову — чуть ли не самим маршалом Блюхером, под командованием которого дядя бил «колчаков» (так он называл белогвардейцев). Рассказывая о прошлых боях, дядя Вася приводил всё новые и новые подробности, вспоминал множество боевых подвигов красных бойцов, плохо обутых и одетых, часто голодных, но всегда крепких духом. О себе дядя говорил мало — он был человеком очень скромным.

Из рассказов дяди Васи один мне запомнился особо.

Зимой 1919 года красноармейский полк, в котором он служил, держал фронт в тех местах, где дядя в юности работал у подрядчика-лесозаготовителя.

Командование части знало, что дяде Васе хорошо знакомы здешние края, и решило послать его в ближайшую деревню на разведку, узнать, не заняли ли её белые. На случай встречи с белогвардейцами дядя поехал в крестьянской одежде; вместо винтовки взял с собой плохонькую двустволку да топор, припасённый будто бы для рубки дров.

Ехать пришлось в ночь, лесом. Вначале полковая лошадка рысила по лесной дороге, затем сбавила шаг и, наконец, совсем остановилась, стала тревожно фыркать, перебирать ногами, бить копытами по снегу. Вдали показались огоньки; попарно светящиеся точки всё приближались. На освещённом лунным светом снегу было видно, как стая волков торопится наперерез всаднику.

Помощи ждать было неоткуда. Конь вздыбился, дядя Вася еле удержался на нём. Когда волки подошли совсем близко, лошадь стала как вкопанная и, согнув шею, приготовилась к защите. Дядя Вася взвёл оба курка. Разъярённые хищники с ходу кинулись на лошадь и всадника. Дядя выстрелил в упор, уложив наповал матёрого зверя, пытавшегося схватить коня за горло. В это время два других крупных волка впились клыками в ногу дяди и стащили его с лошади.

Сильная боль, однако, не лишила его самообладания. Прикладом ружья он начал отбиваться от наседавших зверей: одному раскроил череп, а другому ловко угодил в зубы. Очумевший от боли волк с воем закружился на месте, будто стараясь поймать свой собственный хвост. Лошадь между тем яростными взмахами подкованных ног тоже уложила одного волка. Дядя выхватил из-за пояса топор — и ещё один лесной разбойник свалился на землю. Остальные бросились врассыпную. У дяди, по его словам, велико было искушение перезарядить двустволку и послать вдогонку волкам ещё парочку пуль, да побоялся выстрелами привлечь внимание белых.

Перевязав кое-как ногу, дядя добрался до той деревушки, куда был направлен в разведку. Беляков, к счастью, там не оказалось.

В части же полковой фельдшер, осмотрев рваные раны на дядиной ноге, только покачал головой.

— От беляков уберёгся, а на серяков напоролся, — сказал он. — Ну ничего, ещё плясать будешь!

— Я и сейчас поплясать не прочь, — шутил дядя Вася, заканчивая рассказ. И, подумав немного, добавил: — А растеряйся я в тот раз, и не слушать бы вам сегодня этой истории…

Дядя был человек смелый и волевой. В его рассказах не было ни тени бахвальства. Человек наблюдательный, он заметил, что я трусоват, боюсь темноты; с тех пор он в самые тёмные ночи начал таскать меня на рыбалку или брал с собой в лес. Он заготавливал брёвна для постройки избы и нарочно задерживался там до темноты. Когда на обратном пути он быстрыми шагами уходил далеко вперёд, я оставался один и бегом догонял дядю.

Но вот я смог доказать, что я не трус. Случай для этого вскоре представился. У нас в Гришкове повальным увлечением молодёжи были качели.

С завистью мы, ребятишки, наблюдали за отчаянными смельчаками. Раскачавшись и поднявшись высоко над перекладиной качели, они описывали полный круг. Дух захватывало, когда качающийся оказывался в «мёртвой точке», повиснув в воздухе головой вниз.

Я начал тренироваться на качелях по ночам, взлетая с каждым разом всё выше и выше. И вот настал день моего торжества. На глазах у собравшихся парней и своих сверстников я описал полную окружность в воздухе. Правда, зрители не знали, что, достигнув «мертвой точки», я едва не свалился с качелей. Дядя похвалил меня за смелость, но посоветовал больше таких проверок храбрости не делать.

Смеясь, он сказал:

— Вот если ты, Паша, будешь лётчиком, тогда петляй себе на здоровье! У авиаторов, говорят, такое дело «мёртвой петлей» называют.

Впрочем, дядя не мечтал видеть меня лётчиком. Ему больше хотелось, чтобы я стал инженером.

— Закончишь четыре класса, возьму тебя с собой в Москву, — обещал он. — Там и будешь учиться, пока инженером не станешь. А я на стройке работать буду.

Не суждено было ему увидеть меня ни инженером, ни лётчиком— несчастный случай унёс его от нас навсегда. Утром, спеша на работу, он садился в поезд на ходу и попал под колеса…

Первая профессия

Пастушество было первой из тех многих профессий, которые я перепробовал, прежде чем стать лётчиком.

В третьем и четвертом классах мне было особенно трудно учиться — ведь занятия я начинал каждый год с большим опозданием. Кормов у нас в деревне постоянно не хватало, поэтому крестьяне гоняли скот на пастбище до самого снегопада. В школе я появлялся не раньше конца октября, а то и вовсе в начале ноября.

Зато я чувствовал себя помощником в семье. Деньги, полученные мной за пастушество, становились всё большим подспорьем в нашем хозяйстве. Платили мне, помню, по рублю за корову в сезон и по полтиннику за телёнка или овцу. Кроме того, с хозяина каждой коровы причиталось пастухам в конце сезона по пуду ржи.

Мой пастушеский заработок особенно поддержал семью в тот год, когда на нас обрушились несчастья одно за другим: ураганом сорвало крышу с избы, побило градом рожь на нашей полосе, пала единственная корова.

Если бы в прежние времена столько бедствий сразу свалилось на крестьянскую семью, пойти бы ей по миру или попасть в кабалу к кулакам. Не то было теперь — районный Совет выдал нам денежную и семенную ссуду. На эти средства мы починили избу, пересеяли погибшую полосу. А на покупку коровы пошли мои пастушеские заработки.