Александр Ткаченко - Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова

– Пришлите заявку по факсу.

– Но зачем, я же здесь.

– Ну так, для перманента, и порядку чтобы было, а так я вас знаю, вы интересуетесь нашей рекой, чтобы того… приватизировать… из центра… В общем, платите десять зеленых, и я вас поселяю… на койку… С вами еще будут два соседа… челноки из Хабаровска. Не наши, «узкопленочные», но по-русски балакают… Вот анкета, заполняйте.

И мы пошли дальше под недоуменные взгляды администраторши.

А ведь была когда-то система гостиных дворов, так называемые ханы. Там можно было получить комнату, столоваться, поить и кормить лошадей и двигать дальше. Плата была разнообразной. Можно было рассчитываться русскими монетами и рублями, а также натуральным обменом. Ну, допустим, корзина или ведро яблок или груш на полведра пшеницы. Или вообще любым товаром рассчитаться, который бы пригодился хозяину хана.

– И что, ни одного хана не осталось, Яко?

– Да все посносили, разобрали на дома, остались только части одного Джелялхана, я в нем работаю плотником.

– Как это? С тех пор и еще работает, но ведь более двух сот лет прошло?

– Там все уже перестроено, и в Джелялхане расположена городская психоневрологическая больница. Пойдем к Бахтияру, это главный врач, он много знает.

Нас встретил крупный шестидесятипятилетний татарин с улыбчивым лицом. Он сразу врубился в то, что я хотел узнать, почувствовать, и тут же повел меня в сохранившуюся часть – главный въезд хана. Это было крепкое толстостенное строение из скального камня с высокими потолками. Понятно, что летом в нем было прохладно, а зимой тепло. Он провел меня по деревянному полу двухсотлетней давности, а может и больше, по доскам из дуба и граба, которые были крепки и даже не шатались, только слегка поскрипывали. От коридоров шли комнаты, где раньше живали постояльцы, а сейчас располагались тихие душевнобольные разных возрастов.

– Джелял – это одно из 99 имен Аллаха, каждый такой постоялый дворхан в Крыму носил другое его имя, если хан был татарским, но в основном мы держали ханы в прошлом, – продолжал рассказывать Бахтияр по ходу. – Вот сейчас пойдем в трапезную, где приезжие кормились.

Мы спустились по скошенным ступенькам в подвал. Он оказался большой камерой с высоким, подпертым колоннами потолком, заваленной бочками с солениями, просто сваленной капустой и морковью.

– Ступени стерты катанием бочек, а не временем, – опять улыбнулся Бахтияр и вывел меня наверх.

Пройдя через веранду с резными окнами, мы оказались на улице. Нас окружили больные, такие же улыбчивые, как Бахтияр, и приветствовали нас:

– Во, мужик, лафа, оставайся!

Бахтияр повел меня вместе с Яко к берегу Карасу и объяснил, что здесь, в низине, у воды под акациями и ивами отдыхали лошади, здесь их купали, а затем отводили на ночлег в стойло, опасаясь цыган, норовивших всегда увести одну две.

– Ну хорошо, Карасу, черная вода, черная речка, но почему так назвали, почему именно черная, мистика или?..

– Нет, думаю, что все гораздо проще. Карасу по весне разливается так, что оба берега плывут под водой. Видите черную полосу? Это прошлогодняя отметина. А в дни разлива столько грязи и перегнивших листьев выносит с гор и из-под скал, что вода становится действительно черной. Отсюда, Карасу. А вообще предки поставили город в правильном месте у воды. Карасу – самая большая речка в Крыму, здесь всегда была проблема с пресной водой. Опять же – здесь все дороги на Кафу, Сурож, на юг, на Акме и Ахтиар, да и на север к Перекопу. Когда-то и работорговля здесь процветала.

Накачивали так старушек, разукрашивали под молодых, что уходили мгновенно, но вот потом неприятности были, когда рабыни дома раздевались через день-два. Все торговали – и крымчаки, и караимы, и поляки. Давно это было, а в воздухе все чувствуется… Ну да ладно, мне к больным надо. Яко, покажи гостю, как дома укреплялись от землетрясений связками из дуба, это интересно.

И мы пошли с Яко по улицам – в лужах и грязи, замешанной на примерзшем снегу. Ноги вязли и расползались, и я подумал: как хорошо, что когда-то нашли карасубазарцы способ ходить по своим великим грязям – на ходулях или на деревянных колодках…

Мы подошли к православной церкви, единственной оставшейся в ценности и сохранности. Построенная еще в конце XVII века и чудом уцелевшая, она сверкала и сияла реставрацией, двумя-тремя нищими снаружи и горсткой верующих внутри… Итак, что мы имеем? Один православный собор – Свято-Николаевский, две мечети, ни одной синагоги и ни одного каала.

– Ну что, двинем в сторону православного кладбища?

– Да, это на склоне горы Дорт-Куль.

Уже подходя к кладбищу, я увидел, что большинство надгробий было повалено, словно игральные кости домино. Причем мраморные или белокаменные, побитые, конечно, не только временем, но и хамским отношением к прошлому, к предкам… «Здесь покоится Киния Долма, скончалась 7 сентября 1900 года в возрасте 56 лет», «1888 год, 55 лет от роду, Кирькула Куластрова», «Здесь покоится прах Екатерины Александровны Пановой», «Здесь покоится младенец Николай Николи, скончался 13 июля 1908 года»…

– А бывало и того похуже, когда мраморное надгробие обматывали проволокой и, подцепив за бампер «жигулей», утаскивали неизвестно куда при свете дня. И никому ничего не надо, – грустно сказал Яко.

Теперь наш путь пролегал в сторону горы Исткут, прямо к мосту над Карасу, в бок которой с мощной вертящейся силой била узкая, но жирная речка Бурульча – один из основных горных притоков Карасу. Мы шли опять в сторону Ташхана мимо виноводочного завода и того же самого базара, и я мечтал съесть кусок вареной баранины, но нигде ею даже и не пахло.

– В свое время в крепости Ташхан сидел Богдан Хмельницкий, перед тем как его отправили в Польшу. И даже Григорий Иванович Котовский, перед тем как стать знаменитым красным полководцем. Мощная крепость была, все равно взорвали, хоть часть осталась благодаря нашему крымчаку Токатлы, – он основал музей в городе. И теперь здесь все крутится вокруг осколков былого величия: тут знакомятся, идут отсюда на Ильинскую улицу, особенно хорошо летом, прохладно, с гор дует ветерок, и мальчишки бегают отсюда окунуться в Карасу. Кстати, раньше каждый район города купался на своем участке берега, даже дрались между собой за владения. А Котовского убил завербованный еще в Первую мировую войну немцами агент и скрылся аж на Дальнем Востоке. Но НКВД искало его повсюду. И вот однажды аж в Приморском крае, на станции под Артемом, где и поезд-то стоит полминуты, к нему в окошко постучали, он успел только сказать: «Я так и знал, что вы меня найдете, хоть через десять лет».

Яко продолжил:

– Хочу найти дом, который был построен еще в те времена, когда Екатерина была в Карасубазаре и подарила кусок земли полковнику русской армии Ламбро Качиони. Потом он построил себе особняк на этой земле, но все это затерялось. Думаю, что он был крымчаком грузинского или итальянского происхождения. А вот здесь, на этом месте, стоял дом самого знаменитого бандита начала века. Звали его Алим, жена у него была красавица-крымчачка. Он грабил богатых и деньги раздавал бедным, ну такой местный Робин Гуд крымского масштаба. Его сообщники работали по всем городам Крыма, хорошо была поставлена сеть информации. Когда его набеги стали особенно дерзкими, один офицер, сидя в ресторане города Ялты, поклялся своему другу убить Алима или поймать и сдать полиции. Вечером он уехал в Акме, на дороге его авто остановил человек лет тридцати с компанией и, наставив пистолет прямо в лоб, сказал: «Ну вот, я тот Алим, которого ты хотел поймать, убить или сдать. Ну, делай, что обещал!» Офицеру ничего не оставалось, как просить у Алима прощения. Алим же не убил офицера, а отпустил со словами: мол, передай всем, что… И так далее. Поймали Алима перед революцией при довольно странных обстоятельствах, когда он попытался проникнуть в дом губернатора. Зачем – никто не знает, потому что после этого его увезли в тюрьму, в которой он исчез бесследно. Поговаривают, что он подкупил охрану и убежал в Турцию, забрав из Карасубазара наскоком свою красавицу жену.