Глеб Скороходов - Леонид Утесов. Друзья и враги

– Из того, что показали сегодня, сделать короткометражку «Успехи опыта музыки в кино». – И объявил: – Все свободны, товарищи! Леонид Осипович, зайдите в кабинет директора.

– Ну что вы предлагаете? – спросил он, когда они оказались одни.

– Сценаристы у вас есть – Эрдман и Масс сделают это, – сказал Утесов. – Композитор тоже – лучше Дуни никого не найти, поверьте, я с ним работаю не один год. Оператора вы нашли сами. Вот режиссер... Арнольд отказался наотрез – он только начал новую постановку в мюзик-холле. Мне говорили, что есть такой молодой Александров. Он вернулся с Эйзенштейном из Северо-Американских Штатов, работал в Голливуде года три. Попробуйте его – ему и карты в руки. Уж он-то наверняка видел с десяток комедий с этими герлс.

Шумяцкий, которому не терпелось побыстрее получить первую советскую музыкальную комедию, согласился на все, даже на «фокстротчика» Дунаевского. Единственный, кого он отверг, был Лебедев-Кумач.

– Он крокодилец, но уже писал для меня прекрасные песни, – убеждал Утесов.

– Нет-нет, Ледя, и не заикайся! Нужен поэт с именем, а не «Крокодил». Я не хочу, чтобы бывшие рапповцы перегрызли мое непролетарское горло.

Утесов смолчал, но не заметить «потерю бойца» не захотел и затаил обиду. И вскоре после окончания московских гастролей в Ленинград в его двухкомнатную квартиру завалились Эрдман, Масс и Александров. И тут же принялись обсуждать будущий фильм.

– Вы хотя бы курили поменьше, – заглядывала к ним Леночка, жена Утесова. – Дым в четыре рта! Вам же дышать нечем.

Но ее никто не замечал. Засиделись допоздна. Масс отправился ночевать к друзьям, Александрова уложили на диван, Утесов с Эрдманом устроились валетом на семейной кровати.

– Коля, – не мог успокоиться Утесов, – а что, если...

– Завтра, – пробормотал Эрдман и мгновенно уснул – он умел отключаться.

Сценарные бдения продолжались три дня. И закончились благодаря Леночке:

– Ледя, у тебя же завтра концерт. Если не отдохнешь, не сможешь работать.

Компания, не мудрствуя лукаво, решила подбить бабки. Продавец Костя Потехин станет пастухом, поющим и играющим на рожке и скрипке, – на последней настоял Утесов. Девушку, в которую он влюбится, зовут Леночка, – принято единогласно. В основе сценария история Золушки. «Пастух станет звездой мюзик-холла! – это главный ход всех музыкальных комедий!» – убеждал Александров. Согласились со сценой драки джазистов на инструментах, позаимствованной у американцев из «Воинственных скворцов», учитывая, что у них дрались внемую, а у нас – под музыку Дуни! Трюк из чаплинской «Золотой лихорадки» с человеком, привязанным к собачьему поводку, заменив собаку коровой, приняли при одном воздержавшемся – Н. Эрдмане. Желание загнать Костю в клетку со львом, как у того же Чаплина в «Цирке», отвергли. Съемки проводить не только в павильоне комбината, но преимущественно на богатой натуре – на юге, где море и горы.

– Господа, вы забыли про тридцать герлс! – воскликнул в последнюю минуту Утесов.

Соавторы мрачно усмехнулись:

– Найдем им место, если не сумеем прикончить раньше!

На том и расстались. Эрдман, Масс и Александров отправились под Петрозаводск, в местечко Маткачи, в Дом отдыха, где, получив двухнедельные путевки, приступили к разработке намеченного плана. Двух недель на это не хватило, и троица, вернувшись в Москву, перебазировалась в другую обитель творчества, расположенную в усадьбе Абрамцево. Там и был закончен сценарий «Пастух из Абрау-Дюрсо» (будущие «Веселые ребята»).

Отпечатанный на машинке, он лег на стол Бориса Захаровича.

– Ого! – взвесил он солидную пачку. – Тут на две фильмы хватит!

Но требовать ничего не стал, послал пачку в цензуру, быстро получил «лит» – разрешение, подписал приказ о запуске сценария в производство, и съемочная группа вступила в подготовительный период. Прежде всего заказали музыку.

– У американцев в таких комедиях обычно три-четыре музыкальных номера. Нам этого хватит. Ну можно чуть больше, – напутствовал Григорий Александров Дунаевского. И повторил популярный в то время лозунг: мы тоже должны догнать и перегнать Америку!

Дунаевский представил на студию не «чуть», а втрое больше американской нормы – пятнадцать номеров. Запись их наметили на лето, а пока приступили к подбору актеров.

Неопытный, но уверенный в себе режиссер назвал только одну актрису, которую он хочет видеть в роли Анюты, – Любовь Орлову. С ней он познакомился незадолго до этого, посмотрев в театре Немировича-Данченко оперетту «Перикола», где она играла и пела. Эрдман предложил тех, кто успешно выступил в «Мандате» у Мейерхольда и с кем он подружился: Эраста Гарина, игравшего Гулячкина, на роль Председателя колхоза, Елену Тяпкину, кухарку Настю, на роль Мамы, а также своего семидесятилетнего отца Роберта Карловича в качестве учителя музыки, немца Карла Ивановича, мюзик-холльного Арнольда Арнольдова – на роль иностранного дирижера Косту Фраскини, и актрису, которая произвела на него неизгладимое впечатление изяществом и красотой в ленте «Праздник святого Йоргена», – Марию Стрелкову, созданную, по его мнению, чтобы сыграть Лену, дитя Торгсина.

Утесов никого не предлагал. Он все еще работал в «Эрмитаже», все с тем же «Музыкальным магазином», не знающим отбоя от публики.

Все приглашенные в фильм прошли пробы и ждали съемок. Правда, с Орловой получилось не все гладко. Директор картины Даревский, посетивший ее в гостинице «Националь», где она жила с гражданским мужем – немецким концессионером, заявил режиссеру:

– Орлова должна играть не домработницу, а только нэпманшу Лену: у нее такие туалеты, что у нас и на золото не купишь. А тряпья для Анюты на студии полно!

– Орлова будет играть Анюту, и никого другого. Не лезьте не в свое дело! – отрезал Александров.

И когда группа уже была готова начать съемки, непредсказуемый Шумяцкий по каким-то непонятным причинам или просто для «подстраховки» неожиданно решил устроить обсуждение сценария общественностью – деятелями науки и искусства. В Доме ученых. Объявление, что сценарий прочтет сам Николай Эрдман, вызвало необычный интерес ученых мужей и киноработников, набивших зал до предела и хохотавших до упаду, слушая почти бесстрастное чтение знаменитого драматурга. Тем неожиданнее выглядело обсуждение. Людей как будто подменили. Посыпались возражения, обвинения и сомнения: авторы не чувствуют современности, если предлагают такую картину, когда страна приступила к строительству социализма, когда нужны произведения, зовущие к трудовым подвигам, когда вряд ли кого могут волновать судьбы нэпманш, приконченных вместе с нэпом и Торгсинами, магазинами торгующими на золото и доллары, когда молодежь необходимо воспитывать на классике, а не глумиться над Венгерской рапсодией Листа. И так далее.