Альфред Тирпиц - Воспоминания

В те же дни, когда «Блиц» стоял на Эльбе, гамбургские купцы пассивно ориентировались на Англию, от которой находились в полной зависимости, поскольку Германия во всяком случае должна была ввозить кофе и табак, поэтому гамбуржцы еще долго (до 1888 года) боролись против вхождения в Таможенный союз{15}.

Штош с самого начала исходил из того, чтобы расширить морские интересы Германии, укрепить и защитить германизм и германский труд во всем мире. Для меня, бывшего тогда старшим офицером канонерки «Блиц», эта политика проявилась в том, что я получил приказ защищать судоходство.

Наряду с более важными вещами немецкий сельдяной промысел был сведен на нет столетиями слабости и бедности. Лишь Штош оказал содействие первому акционерному обществу для ловли сельди, образовавшемуся в Эмдене. Общество работало в убыток, так как наши порты были расположены на большем расстоянии от мест ловли, чем заграничные, а налог в один талер с тонны сельди, введенный еще при Фридрихе в Восточно-Фризской области, закрывал путь к процветанию этого молодого общества с его еще неопытным персоналом. Перед мировой войной мы, к сожалению, ввозили еще более чем на сто миллионов марок рыбы, главным образом сельди.

Предложение о некотором повышении таможенных ставок было отвергнуто под лозунгом «Селедка-бедняку», хотя оно почти не сказалось бы на стоимости сельди в розничной продаже. Ведь одна только перепродажа сельди на пути из Эмдена в Берлин уже удваивала ее цену.

Пять эмденских судовладельцев, первыми отважившиеся заняться ловлей сельди, потребовали военной охраны, ибо они опасались покушения на их жизнь и сети со стороны шотландских и голландских рыбаков, сотни которых издавна промышляли в этих местах. Кроме этого, наша старая деревянная канонерская лодка должна была одновременно вести исследовательскую работу и изучать движение косяков сельди. Из-за поломки мачты мы пришли на место лова с опозданием; здесь, под 60 градусов северной широты, в июне даже в полночь было светло, как днем, но когда мы стали искать наших подзащитных в спокойном море, усеянном голландскими и шотландскими рыболовными судами (среди них было также несколько французов), то не смогли найти их в течение нескольких дней. Наконец мы заметили несколько люгеров, соответствовавших имевшемуся у нас описанию, и разглядели в подзорные трубы черно-бело-красную полосу, являвшуюся их отличительным признаком. Однако когда мы направились к ним, ближайшее судно поставило паруса и стало удаляться; мы выстрелили по судну так, чтобы снаряд пролетел над ним, после чего паруса были убраны. На наш вопрос, почему они скрывают свою принадлежность Германии, рыбаки ответили, что положение казалось им слишком неопределенным и они рисковали тем, что иностранцы пройдут по сетям и разорвут их. Наши добрые эмденцы плавали под голландским флагом и стеснялись поднять немецкий. Капитаны наших рыболовных судов происходили из пограничных с Голландией местностей. В Лервике мы встретили одно судно, капитан которого при нашем приближении поднял голландский флаг и любезно доставил к нам на борт бочку сельдей, после чего немедленно удалился и исчез. Офицер стоявшего там голландского военного корабля рассказал нам впоследствии, что это судно, выдававшее себя теперь за немецкое, еще накануне явилось в порт в качестве голландского, и капитан его потребовал врача и медикаментов с голландского корабля. Общество для ловли сельди само рекомендовало этот оригинальный метод своим служащим.

Таким образом, мы воочию увидели, каким робким становится народ, лишенный могущества на море, и сколь недоступны были для нас дары моря. Это происходило вскоре после угроз Пальмерстона рассматривать всякое судно, идущее под германским флагом, как пиратское{16}. Когда в том же (1872) году мы находились близ Амрума, несколько финкенвердерских катеров спряталось за островом, потому что море было усеяно 80 или 90 судами английского рыболовного флота Северного моря. Мы посоветовали финкенвердерцам выйти в море, ибо ничто не было бы для нас так приятно, как поимка одного из этих иностранных рыбаков при нарушении границ трехмильной зоны. Но финкенвердерцы ответили, что не могут решиться на это, ибо мы не вечно останемся в этих местах, чтобы защищать их. Так обстояло дело с национальной гордостью и престижем у наших же берегов. Как мы опустились со времен Ганзы!

Стремление Штоша распространить германские морские интересы во всех направлениях с самого начала наталкивалось на значительные трудности. Заграничная служба требовала почти всех наличных сил флота.

Однако каждый командир, действовавший за границей, мог рассчитывать на поддержку Штоша даже и в тех нередких случаях, когда вследствие отсутствия телеграфных кабелей ему приходилось самостоятельно принимать ответственные решения. При этом не обходилось без трений с рейхсканцлером. В 1873 году, когда я был вахтенным офицером на «Фридрихе Карле», мы получили приказ взять под свою защиту немцев, проживавших в приморских городах южной Испании, где происходила гражданская война{17}. При этом мы задержали захваченные инсургентами сторожевые корабли, шедшие под красным флагом; Бисмарк не одобрил даже и этой меры. Когда наш командир – капитан Вернер – по просьбе немцев и испанского городского управления Малаги захватил совместно с британским броненосным кораблем «Суифтшюр» корабли инсургентов «Альманса» и «Виктория», бомбардировавшие приморские города, и доставил в Картахену команды этих кораблей вместе с их вожаком генералом Контрерасом, из Берлина пришел приказ о том, что Вернер смещается со своего поста, а наша эскадра должна покинуть рейд Картахены. Как мы узнали впоследствии, Штош и Мольтке выступали в Берлине в защиту Вернера, но Бисмарк настоял на его смещении и даже хотел предать его военному суду.

В Картахене мы действовали совместно с британскими кораблями, которые мы должны были теперь постыдно покинуть. В Гибралтаре Вернера заменил другой командир. Покидая борт корабля, он прочел нам несколько писем Штоша и добавил от себя: Вот что пишет мне этот человек, чем и выразил свое возмущение.

Наш престиж, стоявший до этого очень высоко (достаточно было, чтобы показался наш флаг, как по находившемуся в руках мятежников побережью распространялась весть: «Federico Carlos» esta aqui{18}, и все моментально успокаивалось), после дезавуирования Вернера упал настолько, что впоследствии мы имели большие неприятности, притом не только с повстанцами. Если прежде многие немцы помнили о своей национальной принадлежности и число лиц, занесенных в консульские списки, непрерывно возрастало, а в Малаге увеличилось за три дня в восемь раз, то после этого немцы стали повсеместно подвергаться дурному обращению, а в Малаге их даже ограбили. Тогда мы получили приказ принять меры против укрепленной Картахены.