Елена Щапова-де Карли - САЛЬВАДОР ДАЛИ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ Я СТАЛА ЕГО МОДЕЛЬЮ

Вот так и ушла от мужа-миллионера к нищему Лимонову на чердак. По натуре я человек эмоциональный и очень правдивый и не могла долго притворяться и лгать мужу, имея тайного любовника.

Когда я собралась уходить, бедный Витя перебил в доме всю посуду, разгромил мебель и даже хотел уничтожить мой портрет работы художника Збарского. Я спокойно смотрела, как летит на пол саксонский фарфор, но отчаянно кинулась на защиту своего портрета и вырвала его из рук Щапова. Тогда Витя в отчаянии бросился к балкону. Много сил пришлось потратить, чтобы хоть как-то привести его в чувство. Щапов до последнего не верил, что мы с ним разводимся – даже в суд заявился с огромным букетом. Широко улыбаясь, протянул его мне: «Какой развод, Лена, опомнись! Сейчас поедем в ресторан, и все станет на свои места». Но я настояла на разводе. И вот тогда у него случился первый инфаркт. Через какое-то время Витя позвонил и бодро сообщил: «А я женюсь!» И действительно, женился на молоденькой модели, которая оказалась алкоголичкой. Думаю, он это сделал назло мне.

– И ваша богемная жизнь на этом закончилась?

– Ну почему? Мы с Лимоновым жили припеваючи, периодически продавая мои драгоценности и французские наряды. Дружили с венесуэльским послом, часто бывали на посольских приемах. Лимонов познакомил меня с Эрнстом Неизвестным. Мы только поженились, когда Эд повел меня к нему в мастерскую. Через какое-то время озадаченный Лимонов приходит домой и с порога начинает допрос: «Ты звонила Неизвестному?» – «Нет». – «И не заходила?» – «Да нет же!» – «Странно. Встречаюсь с одной художницей, а она мне по секрету: «Не хочу тебя расстраивать, но история ужасная. Неизвестный рассказал, что твоя жена пыталась затащить его в постель!» Даже Лимонов при его ревнивом характере в эту байку не поверил. Я немедленно позвонила Эрнсту: «Вам надо рожу набить за такие небылицы!» Он стал оправдываться.

– А что, Лимонов действительно был страшно ревнив?

– Он не только без конца ревновал, но и очень болезненно относился к моей известности и не переносил, когда отмечали меня, а не его. Однажды на даче Лимонов, на которого в тот день мало обращали внимания, решил сломать веселье и на глазах у всех зарезаться.

Даже в мелочах он должен был быть впереди. Если ему говорили: «Посмотри, какие у Лены красивые руки!», он тут же вытягивал свои: «А мои?» Я никому не показывала Лимонова, настолько мне было стыдно. Как-то позвонил Боря Мессерер, который решил устроить смотрины моего нового мужа: «Куда пропала? Приходите к нам!» Лимонов с порога зажался. Перед ним сидели сестры Вертинские, которых он видел только в кино, Азарий Плисецкий, брат Майи, и многие другие знаменитые люди. Принесли самовар. Я протягиваю Лимонову чашку, а он от смущения льет мне на руку крутой кипяток. Не знаю, как я выдержала, даже не вскрикнув. Потом встала и спокойно сказала: «Извините. Эдуард себя плохо чувствует». В гробовой тишине мы вышли. На лестнице я сорвала с Лимонова очки и расцарапала всю его физиономию.

Перед венчанием мой будущий муж окрестился и получил имя Петр. В церкви в Гнездниковском переулке батюшка, услышав о моей бабке Анастасии Козловой, заявил: «Все сделаю по-царски!» Венчание шло два часа, пел хор Большого театра, над нашими головами держали настоящие золотые венцы. Во время церемонии я потеряла обручальное кольцо. Его долго все искали, включая батюшку, но так и не нашли. Зная, что это дурной знак, я очень расстроилась. Кстати, примета оказалась верной: с мужем я рассталась…

Мы все больше и больше отдалялись друг от друга. К тому же в Америке у Лимонова усугубился творческий кризис – он плохо говорил по-английски, а из-за совковой провинциальности так и не смог вписаться в нью-йоркскую артистическую среду. К тому же он решил эпатировать публику – прогуливался по Манхэттену на высоких каблуках и в рубашке с жабо, вызывая у меня жуткое раздражение. Когда я переехала от него, он просто обезумел – врывался на литературные вечера и в присутствии знаменитостей бросался на меня с кулаками, вламывался с ножом в мою квартиру и грозился перерезать мне горло.

При расставании Лимонов пообещал, что напишет ужасную книгу, и потом страшно боялся, что я не дам разрешения на ее издание. Но, как ни странно, книга мне понравилась. В ответ я написала свой роман «Это я – Елена, или интервью сама с собой».

Кстати, говорят, Щапов умер от второго инфаркта после того, как прочитал книгу «Это я – Эдичка». Я казалась ему настолько чистой девочкой, что он, не ожидая таких откровений, умер, возможно, от потрясения…

– В то время в Нью-Йорке собралась довольно большая компания артистической эмигрантской богемы. Вас приняли в нее?

– Конечно. В Нью-Йорке жизнь кипела: без конца проходили выставки, литературные вечера, домашние посиделки. Шемякин издавал в Америке альманах «Аполлон», где печатались и я, и Лимонов. Работа модели приносила мне неплохие деньги, но я все же считала себя писательницей. Именно тогда Миша придумал провести съемку с огромными бараньими тушами у него в мастерской. Меня с головы до ног вымазали оливковым маслом. Потом ЗГИ фотографии Шемякин опубликовал, не спросив у меня разрешения. Причем ту, где я держу его голую дочь, как собачку, на цепи, он изъял.

Довольно часто в Штаты приезжали друзья и знакомые из Союза. Как-то в Нью-Йорк прилетел Евтушенко. В то время он был необычайно популярен, и его пригласили читать стихи в американских университетах. Однажды вечером мы с Шемякиным отправились на встречу со знаменитым соотечественником, прихватив с собой из бара… трансвестита. (Шемякин не пожалел для такого случая 150 долларов!) Евтух сразу же положил глаз на «девочку», которая по предварительной с нами договоренности усиленно строила ему глазки. Весь вечер Женя почему-то спрашивал у меня: «Интересно, а есть ли у нее дети?», а потом, распалившись, поволок отнюдь не сопротивлявшуюся «даму» в спальню. Шемякин, испугавшись за свою репутацию, поспешил открыть бедному Евтушенко горькую правду. Тот был в шоке. Для советского человека это было сродни грому среди ясного неба: принять переодетого мужика за обольстительную бабу! Позор!

– Интересно, а откуда на лице у Шемякина такие странные шрамы?

– Мне тоже было страшно любопытно это узнать. Этот вопрос я задавала Мише дважды, он отвечал на него по-разному. Вначале небрежно махнул рукой: «Как-то я работал на литейном заводе, и на меня вылилась смола», в другой раз, видимо забыв о первой версии, ответил так: «Да ты знаешь, в Сибири в тайге медведь задрал». Я бы не удивилась, если бы в третий раз услышала о бандитской пуле. Миша вообще слыл большим мазохистом и любил сам себе наносить раны. Скорее всего эти шрамы на лице – дело его собственных рук. Однажды на наших глазах в одном из баров он неожиданно вонзил нож в свою лежащую на скатерти руку с такой силой, что лезвие пробило насквозь и руку, и столешницу.