Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Тетрадь десятая: Под «крылышком» шахты

Вдруг что-то стукнуло о мой валенок и упало возле ноги: бумажка с вложенным в нее камешком, обвязанная ниткой. Быстро наступила я не нее ногой. Лишь бы конвой не увидел! Но все было спокойно: бесконечная людская змея продолжала ползти мимо. Когда последний конвоир с собакой прошел мимо, я быстро наклонилась, подняла сверток и сорвала нитку: в бумажке были деньги — те 500 рублей, что я выслала матери Максимука. На бумажке было аккуратно написано карандашом: «М. просил передать Вам деньги и благословение его матери: пусть Бог Вас благословит и пошлет Вам счастье, а Вашей матери — обеспеченную старость!»

Давно уже развод скрылся из виду, а я все стояла и смотрела на эту записку. О, эти деньги мне не были нужны! Я их не хотела брать от несчастного, обездоленного человека. А вот благословение старой слепой женщины мне было очень, очень дорого.

«…А вашей матери — обеспеченную старость!»

Моей матери уже нет в живых, думала я тогда. Но какова была ее старость?

Что меня тронуло и особенно изумило, так это способ, которым Максимук возвратил мне деньги. Не он, а кто-то другой, знавший меня, носил с их с собой, чтобы таким рискованным способом вернуть долг.

О таком чувстве долга менестрели сочинили бы балладу!

Приписка и «все так делают»

Я буквально надрывалась, работая там, где намечался прорыв. Ни горный мастер, ни тем более помощник начальника не обязан этого делать. Но я помогала таскать лес в забой и, пока крепильщики ставили рамы, отгружала скрейпером уголь в бункер.

Однажды мне крепко не повезло: мы с Билялом несли тяжелое бревно, я шла сзади и, когда мой аккумулятор внезапно погас, я запнулась и упала лицом на куски породы. Бревно стукнуло меня по затылку. В результате нос был сломан и свернут влево. Я его рукой поставила на место. Боль была адская, но я продолжала работать. На следующий день вид у меня был потрясающий: вокруг глаз черные «очки»; вокруг рта — тоже, а сам нос…

Помощник начальника участка — это тот же начальник, но работающий в ночную смену. Шахта работает на непрерывке, и он подменяет всех горных мастеров и самого начальника, когда они выходные. Значит, он должен быть опытным шахтером и грамотным инженером, знающим геологию, маркшейдерское дело, все виды шахтных механизмов и оборудования, буро-взрывные работы, крепежное дело. Помощник дает наряд ночной смене, а утром выходит из шахты с таким расчетом, чтобы попасть на утренний наряд и сообщить начальнику о положении на участке.

Все это я знала в совершенстве и выполняла добросовестно. Но не это было главное. Самое важное — закрыть наряды, то есть напустить тень на плетень: приписать себе невыполненные работы и так ловко все запутать, чтобы бухгалтерия заплатила больше, чем было заработано. Вот тут-то я не могла оправдать доверия — ни начальника, ни смены: я сообщала только правду… Что сам начальник, а с ним и я, останемся без премиальных — это еще не беда; хуже, если рабочие получат голодный паек. Вот это было плохо. И очень обидно.

Ох уж эта приписка! Это одна из причин, по которой я не могла быть горным мастером. На этом следует остановиться подробней, так как это характерно не для одной лишь шахты, но, увы, для всей нашей системы.

Допустим, я получаю наряд: поставить три рамы, отпалить два цикла в проходческом забое и погрузить 80 тонн угля.

То, что я застаю на участке, отнюдь не соответствует тому, что мастер предыдущей смены «звонил» из шахты, или, как принято говорить, «звонил положение на наряд».

— Забой закреплен, отпален! — бодро сообщал он начальнику, дающему наряд.

Излишне и говорить, что на участке я уже никого не застаю. Но в каком состоянии забой?!

Чтобы был хороший отрыв, высокий КПД и не повреждено крепление, надо палить «на три раза»: первые семь шпуров («вруб») выбрасывают клином середину забоя; следующие шесть «отбойных» шпуров отваливают от бортов к центру; оставшиеся два «посадочных» шпура выравнивают кровлю. Отрыв полноценный, проходка хорошая, крепление уцелело. Сделан полноценный цикл. Но для этого надо лезть в забой, в котором скопились ядовитые газы, откапывать и соединять детонаторы… Поэтому взрывник рад любому поводу, чтобы не делать отпалку «на три раза». Подчиняясь воле взрывника, горный мастер разрешает палить «хором», то есть зарядить покрепче и взорвать все сразу.

В забое — густое облако удушливого газа. Уголь по всему штреку не выгружен, так что зачастую в забой надо пробираться ползком, по-пластунски. Вентилятор не включен: вентиляционные трубы или завалены углем, или вообще не протянуты. Весь уголь, накопившийся за две смены, волей-неволей отгружать мне.

И вот начинается напряженный, каторжный труд. Моя смена работала слаженно, дружно. Я достигла виртуозности в умении скрейперовать; я сажусь за скрейпер. Ребята — в забое. Это тоже нарушение правил безопасности: когда тяжелый ковш бегает в забое, там не должны находиться люди. Но как быть, если надо откапывать и выкатывать бревна?

Как только забой чист, ребята принимаются восстанавливать крепление, а я, перевесив блок на раму, выгружаю уголь в бункер. Затем «даю направление» (отмечаю центр забоя), бурильщик начинает бурить, а мы переходим на следующий день в забой, где положение нисколько не лучше.

Работа кипит, все «в ажуре». Я вызываю взрывника.

Тут начинается самое трудное, самое мучительное… И весь уголь выгружен. И рамы стоят — в самый забой. И осланцовано. И… Да что там! Придирка всегда найдется!

— Палим по правилам…

Чтобы взрывник согласился отпалить забой, ему разрешают палить «хором», то есть соединить все заряды и палить на один раз сразу все. Результат самый плачевный: аммонита сожжено в полтора-два раза больше (так как заряды увеличены), отрыва почти нет (заряд «просвистел», и остаются «стаканы»), нет и угля. Зато много рам (иногда 12–20) свалены взрывной волной. Но все равно цикл сделан. А следующей смене — все починять. И бесплатно!

Hа подобные сделки со взрывником я никогда не входила.

Компромиссное решение сводилось к тому, что взрывник сидел на «свежей струе», а я — в забое, кашляя и задыхаясь в клубах ядовитого газа ползала, соединяя провода на ощупь.

Но вот отпалка закончена. Отрыв хороший: 1,6–1,7 м. Рамы стоят. В забое чисто. Уголь отгружен. Притом не 80 тонн, а 150!

Конец смены. Я «звоню положение»: наряд перевыполнен. Перевыполнен? Как бы не так! Каждый горный мастер, сообщая диспетчеру о своем выполнении наряда, бессовестно врет, приписывая себе тонн 100 лишних. Но на ЦУСе подсчитывают те тонны, что фактически добыты и поступили на сортировку, а излишек, который горные мастера себе приписали, срезают. Причем срезают поровну со всех! И с меня, погрузившей 150 тонн при наряде в 80, срезают 100 тонн…