Сара Корбетт - Дом в небе

Когда мама появилась в коридоре, мы все обернулись. Черное платье впереди было короткое, а сзади длинное, спадающее на пол массой кружевных оборок. Ее стройные ноги в новых туфлях эффектно сверкали на ходу. Ну как в кино!

Рассел поднялся с дивана ей навстречу. Мамины щеки разрумянились, глаза блестели, на губах ярко алела помада. Черная ткань подчеркивала гладкость и мраморную белизну ее бледной кожи. Мы затаили дыхание, ожидая, что скажет Рассел.

– Просто отпад! – сказал он. – Ты выглядишь потрясающе!

Мама и впрямь была похожа на кинозвезду. Она улыбнулась и подала ему руку. Потом поцеловала нас и пожелала спокойной ночи. Я помню, как мы буквально ошалели от восторга, представляя себе, как здорово они проведут время.

Рассел поставил свой бокал, накинул маме на плечи норковое пальто – наследство прабабушки на два размера больше, чем нужно, – и они ушли.

Ночью мы смотрели фильмы из нашей видеоколлекции – «Трое мужчин и младенец в люльке» и нового «Бэтмена». Я приготовила для всех попкорн. «Где-то в Ред-Дире мама танцует с Расселом. Там большой зал, блестящие люстры и шампанское в широких бокалах» – так думала я, пока меня не одолела дремота. Несколько раз я погружалась в сон, затем просыпалась и, наконец, резко очнулась и увидела, что экран телевизора погас, а Натаниэл прикорнул на полу у моих ног. В квартире было тихо. Я отнесла брата в спальню, уложила его, сонного, на кровать, вскарабкалась к себе на второй ярус, по-прежнему ощущая вкус праздника, и крепко уснула.

То, что произошло потом, можно отнести к разряду ночных кошмаров. Хотя бы потому, что это всегда случалось среди ночи. Мамины крики вторгались в мое спящее сознание, разрывая в клочья облако сна, и вскоре я, как ни цеплялась за его остатки, ничего не могла поделать. Я окончательно просыпалась.

Что-то грохнуло у нас в гостиной. Раздался пронзительный вопль. Затем хрип. Мне были знакомы эти звуки. Она дала ему сдачи. Иногда по утрам я видела царапины у него на шее. Рассел кричал высоким истерическим голосом, грозился вырвать ей глаза, залить кровью всю квартиру, изуродовать, чтобы никто ее не узнал.

– Сука! – верещал он.

Затем я услышала громкий тупой стук – это перевернулся диван. Мама бросилась из гостиной в коридор. Я слышала ее тяжелое дыхание за нашей дверью, а потом он схватил ее и швырнул об стену. Он тоже тяжело и громко пыхтел.

На нижней кровати заплакал Натаниэл.

– Ты что, испугался? – шепотом спросила я, глядя в темный потолок. Жестоко задавать такие вопросы шестилетнему ребенку.

Прежде мы пытались им помешать. Едва все начиналось, мы с криками выскакивали из наших комнат, но они только больше злились. Их глаза чернели от бешенства. Они скрывались у себя в спальне и с грохотом захлопывали дверь. Если мама и нуждалась в нашей помощи, она никогда бы не призналась. Иногда я слышала, как в коридоре Стиви говорит брату: «Эй, хватит. Перестань, Расс». Но он тоже робел перед их гневом. В конце концов кто-нибудь из соседей вызывал полицию.

Несколько раз нас с мамой отвозили в приют в Ред-Дире. Она клялась бабушке и дедушке порвать с Расселом, но вскоре они мирились, и все начиналось заново. В приюте был блестящий линолеум на полу, много детей и хорошие игрушки. Но папа почему-то выглядел смятенным, когда приезжал нас оттуда забирать.

Рождественская вечеринка продолжалась недолго и завершилась объятиями примирившихся сторон. Мой попкорн валялся на полу по всей гостиной, диван треснул, а в стене появилась свежая вмятина. Все это мы уже проходили. Наутро Рассел станет со слезами просить прощения у каждого из нас. Несколько недель он проведет в раскаянии – будет сидеть на диване, опустив голову, и разговаривать с Богом, как в церкви, куда ездят бабушка и дедушка: Боже милосердный, да благословен будет Сын Твой, сохрани мя от всякого искушения противного, да пребудет царствие Твое ныне и присно и во веки веков. Аминь. Вечером он демонстративно отправлялся на собрание «Анонимных алкоголиков». В течение нескольких недель, пока Рассел каялся, власть принадлежала маме. Она командовала им, велела убирать свою одежду и пылесосить пол.

Но вскоре стрелка на невидимом внутреннем манометре начинала подрагивать, клониться обратно в красную зону. Чувство вины испарялось. Однажды мама уходила в парикмахерскую и чересчур, по мнению Рассела, задерживалась.

– Почему так долго, Лори? – спрашивал он резким, как нож, голосом, когда она возвращалась. – С кем ты встречалась? Ишь нарядилась, шлюха!

Мама резко побледнела, понимая, что игра окончена, что ждать осталось недолго – может быть, сегодня или через три недели он снова на нее нападет.

Я не понимала этого. И никогда не пойму. Все, что я могла, – это отстраниться. К тому времени, когда погасли все огни и все угомонились, меня уже не было. Я мысленно поднялась по лестнице и воспарила в небо. Внизу подо мной проплывали шелковые пески и бурлящие морские воды моей коллекции «Нэшнл джиографик», леса, полные зеленоглазыми ночными существами, древние храмы на вершинах гор. Я видела орхидеи, морских ежей, ламантинов, шимпанзе, маленьких аравиек на качелях. Я смотрела в микроскоп, где пузырятся клетки, готовые вот-вот сотворить чудо. Я видела сикстинских ангелочков и воинов народа масаи. Мой мир был далеко.

Глава 2. «Дринк»

Когда мне исполнилось девятнадцать, я переехала в Калгари. Любой, чье детство прошло в Альберте, уверен, что Калгари – это большой город, полный возможностей, стоящий в кольцах хайвеев под лесом из стеклянных башен. Еще это город-нефтяник, где биржевые маклеры и менеджеры энергетических компаний день и ночь качают и продают нефть, огромные запасы которой находятся в земле у них под ногами. Я приехала в 2000 году, в самое тучное для города время. Цены на нефть росли как на дрожжах: в течение года они удвоились, а под конец утроились. Калгари процветал. Повсюду шло строительство, наперегонки открывались шикарные рестораны и магазины.

Мой бойфренд Джеми, выросший на ферме к югу от Ред-Дира, приехал со мной. Он был годом старше меня. Мы начали встречаться восемь месяцев назад. Темноглазый и темноволосый, он был красавчик в стиле Джонни Деппа. Мне казалось, что он даже симпатичнее. У него были узкие плечи и сильные руки, которые помогли ему освоить профессию плотника.

Мы любили бродить по секонд-хендам, покупая одежду, которая, как мы считали, подчеркивает нашу индивидуальность. Джеми носил ковбойские рубашки с перламутровыми пуговицами, а я – все блестящее и вдобавок огромные серьги. Джеми умел играть на всех инструментах, от губной гармошки до банджо и скрипки. Он распевал любовные песни под гитару. Когда нужны были деньги, он нанимался на стройку, но чаще всего сидел дома, рисовал или музицировал. Я была от него без ума и верила, что в Калгари ему удастся записать CD или даже заключить контракт на несколько дисков. Я считала, что город даст нам новый старт, но вот только для чего – я пока не представляла.