Татьяна Лиознова - Валентин Свининников
Да, Татьяне Лиозновой повезло расти в хорошей, не тронутой мутными «инновациями», крепкой, любящей семье. Тем острее болела незаживающая рана – гибель отца, в её творчество глубочайше вошла тема сиротства.
…И опять вспоминается «Чевенгур» Андрея Платонова. Как тосковал Саша Дванов об отце, сгинувшем в водах озера в поисках разгадки смерти и потустороннего бытия! И о матери, рано оставившей его в неприютливом мире. Какие жуткие в своей лаконичности и точности описания сцены вынужденного попрошайничества в те годы на дорогах между Луганском и Киевом… И какие горькие раздумья рождаются, когда, перебирая материалы архива Лиозновой, думаешь о зловещей роли войн, будь то Первая мировая, Гражданская или наша Великая Отечественная. Кроме миллионов погибших, ещё и миллионы сирот. Всё расширяющаяся с гибельным сокращением нормальных семей просека в человечестве, в численности родного народа. Где 450 миллионов человек в России к середине ХХ века, о которых вполне обоснованно грезил великий Дмитрий Менделеев? Сколько нерождённых детей, внуков, правнуков и праправнуков. А тут ещё и так называемые «перегибы» в сплошной коллективизации рушили семьи, множили число сирот. А до этого ещё и «сокращение нетрудового элемента»… В «Чевенгуре» жуткие сцены: как буднично собирали и расстреливали «буржуев», кого-то и просто изгоняли из «построенного коммунизма», но когда обнаружили, что их семьи не хотят расставаться и устраиваются за пределами Чевенгура, вновь говорил пулемёт…
Понятно, что строительство нового общества не могло обходиться без ошибок и перегибов. Но вот ещё какую особенность ярко, образно обнажил Андрей Платонов: навязываемую сверху необходимость «жить по науке», то есть по очередному «-изму», и это в отнюдь не пролетарской стране с миллионами крестьян и сотнями мелких городов с преобладанием обывателей. Ну поступали инструкции из Москвы, затем (пóнятые по-своему) – из губернии, уезда вплоть до городского ревкома, как в «Чевенгуре». А там люди, искренне верившие в революцию, вершившие и отстаивавшие её на фронтах Гражданской войны, всей душой желали ускорить наступление коммунизма. И доводили до абсурда ложно понятые установки «науки», считая коммунизм уже достигнутым в отдельном граде Чевенгур… На нашей памяти останется и «построенный в боях социализм» Маяковского, и «развитой социализм» при Брежневе, и обещание хрущёвское, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Но у истории своя поступь, свои сроки…
Не знаю, читала ли Татьяна Лиознова «Чевенгур» Андрея Платонова (широко издавать писателя стали только в годы перестройки, хотя в интеллигентных кругах его произведения знали и обсуждали). Но, чуткий художник, она в одном из своих нашумевших фильмах «Мы, нижеподписавшиеся» остро высветила необходимость живой жизни в непременной борьбе с бюрократическими установками, а не слепого следования указаниям сверху. И кстати, не такое уж «слепое», а рождающее своих прихвостней и перевёртышей-приспособленцев, вроде того, образ которого блестяще сыграл в том фильме Олег Янковский.
Конечно, не только из интервью соседке-школьнице можно узнать о семье Лиозновых. В книге Любови Юрьевны Пайковой «Стратегия успеха: О творчестве кинорежиссёра Татьяны Лиозновой» (о ней речь ещё впереди) очень много рассказано самой Татьяной Михайловной. Так, она вспоминала:
«Не могу сказать, что я воспитывалась в семье необыкновенно образованных людей. Моя мама закончила только три класса украинской школы. Тем не менее я никогда не считала её малокультурным человеком, потому что культура, образованность даются не только и не столько дипломами и свидетельствами, которые человек получил, но и чем-то зачастую более важным. Мою мать нельзя исключить из числа лиц, повлиявших на мой выбор профессии. Её оценки были для меня высочайшей школой, и во многом именно своей матери я обязана пониманием, любовью к прекрасному. Плюс к этому – в нашей школе были замечательные словесники, открывшие нам, что литература – это огромный мир, существующий рядом с нашей жизнью, и что благодаря литературе ты можешь сказочно обогатить свой внутренний мир, почерпнуть, присвоить, прожить то, что могло бы пройти мимо тебя.
Если говорить собственно о выборе профессии, о том, благодаря чему я стала режиссёром, то, наверное, самой побудительной силой было могучее воздействие литературы.
Я очень хорошо помню то потрясение, какое испытала, в первый раз прочитав “Войну и мир”. Это было в седьмом или восьмом классе. Мои одноклассники помнят, как я оставалась с ними после уроков и рассказывала то, что прочитала накануне, – очередную главу из “Войны и мира”. Наверное, это были первые минуты совоображения, сотворчества, сорежиссуры в моей жизни. После этого я в нём по крайней мере раз 16 перечитывала роман, и всякий раз открывала в нём что-то новое. “Странное дело, – думала я, – почему наши фильмы так быстро стареют, начинают казаться старомодными, перестают волновать зрителя, а такие книги как ‘Война и мир’ живут вечно?..” И каждый раз в течение этих 16 раз я вновь испытывала чувство потрясения и плакала совсем не в тех местах, что прежде. Потом, с годами, поняла, что просто ты открываешь в гениальном произведении моменты, которые в прошлый раз были для тебя закрыты, и уже по этим новым потрясениям можно судить, что с тобой за это время произошло, что ты пережил, в чём стал иным, какие тайны бытия тебе открылись, благодаря которым ты стал вдруг замечать нечто новое.
Не менее страстно я люблю музыку. И долгое время нашей любимой с Герасимовым игрой была следующая: мне стоило только войти в павильон (это уже после окончания института), где он снимал очередной фильм, как он уже приветствовал меня, напевая какую-нибудь музыкальную фразу, а я должна была мгновенно включиться в игру, подхватить эту мелодию и продолжить её. Это могла быть “Неоконченная симфония” Шуберта, Четвёртая симфония Чайковского, Девятая симфония Бетховена… У второго режиссёра Герасимова – Клеопатры Сергеевны Альперовой – просто темнело в глазах, когда она меня видела: она знала, сейчас начнется наш странный дуэт! Причём Сергей Аполлинариевич был таким великолепным знатоком классической музыки, умел так мастерски напевать её, что, казалось, воспроизводил звучание отдельных инструментов… Я же могла подпеть лишь основную мелодию.
Люблю музыку столько, сколько помню себя. В детстве недолго училаcь играть на фортепьяно, но наше материальное положение было столь напряженно (работал один отец – инженер-экономист), что родители вынуждены были прервать мою учёбу. Уже в институте я умудрялась экономить те крохи, которые мне давались на завтраки, – я их просто не ела для того, чтобы купить абонемент в консерваторию, где, сидя на ступеньках знаменитой лестницы, с наслаждением слушала своих любимых классиков.
Живопись. Тут мама мне многое подсказала. Ещё до моего рождения мои родители жили в Кадашевском тупике, рядом с Третьяковской галереей и, когда мама была беременна, ей
