Анастас Микоян - Так было. Размышления о минувшем

Таким, по моему мнению, Микоян и был: мужественным, порядочным, отзывчивым, лояльным к соратникам.

Я уже говорил, что отцу был абсолютно чужд карьеризм. Причем от выдвижения на более высокие посты он отказывался исходя не из ложной скромности, а из желания принести большую пользу стране на работе, которую он уже освоил и с которой справлялся. Он стал высокообразованным благодаря учебе, самообразованию, чтению, любознательности, я бы сказал, дотошности, умению внимательно слушать и запоминать и редкому по богатству жизненному опыту. Это был человек с умом и памятью, работавшими как компьютер, необычайно трудоспособный и собранный, бесконечно преданный делу, в которое верил, и в то же время – мудрый, открытый новым идеям, обладавший широтой взглядов и чувством юмора. Недаром его зарубежные поездки, в том числе и в страны, с которыми СССР был в конфронтации, заканчивались с неизменным успехом.

Аверелл Гарриман, бывший посол в СССР и крупный политический деятель США, говорил мне: «Это единственный человек в Кремле, с кем можно нормально разговаривать». Шарль де Голль сказал ему, что считает его «исторической личностью международного масштаба». Премьер-министр Великобритании Гарольд Вильсон называл себя учеником Микояна в деле международных переговоров. Известный шведский экономист и государственный деятель послевоенной Европы Гуннар Мюрдаль как-то сказал мне: «Мне с ним было легко… Он не скрывал трудностей, вел прямой, открытый разговор и потому убеждал… Вы говорите о неуступчивости Микояна. Это не совсем точное выражение. Твердость – да. Но я предпочитаю в партнере по переговорам твердость в сочетании со здравым смыслом, с разумным подходом к делу». Жена Мюрдаля, тоже активный политический деятель, добавила: «Он умел влиять на людей, обладал неким магнетизмом. Внутренняя сила плюс откровенность – это действовало. К тому же он умел говорить не очень приятные вещи так, чтобы не вызвать обиды». Кстати, в 1947 г. Мюрдаль и Микоян согласились, что СССР должен вступить в «план Маршалла». Но Сталин не пошел на этот шаг, который мог бы изменить весь ход послевоенной истории.

Один американский биограф пишет: «Люди, которые знали Микояна, особенно в его пожилом возрасте, помнят его как теплого, гостеприимного и остроумного человека. Иностранцы, имевшие с ним официальные отношения, вспоминают его не только как жесткого переговорщика, но и как обаятельного, культурного и остроумного собеседника…»

Я, сопровождая отца в поездках в Эстонию, Туркмению, Таджикистан и на Украину, видел, что его уважение к любой малой и немалой нации в Советском Союзе (тогда весьма редкое качество в Кремле) вызывало к нему искренние симпатии и дружеское отношение. То же имело место и в Польше, Венгрии, Румынии и других странах – «младших братьях» СССР по социалистическому лагерю (как я видел сам и как мне рассказывали Отто Гротеволь в ГДР, Янош Кадар в Венгрии, Юзеф Циранкевич, Ян Османьчик в Польше и многие другие). То же происходило в Марокко, Гане, Бирме и других странах, привыкших к тому, что великие державы тяготели скорее к диктату, чем к равноправным отношениям. И конечно, далеко не каждый мог завоевать дружбу и доверие Фиделя Кастро. После длительных и трудных переговоров с Кастро во время Карибского кризиса Хрущев сказал мне об отце: «Только он, с его воловьим упорством, мог добиться успеха. Я бы давно хлопнул дверью и улетел».

Отец в то же время обладал повышенным чувством собственного достоинства, был самолюбивым, нередко вспыльчивым и тогда очень резким. Не терпел неправды в работе и в жизни. Сохранял с молодости уважение и несколько наивную веру в рабочий класс. Для того чтобы не порывать прямой связи с рабочими, он еще в конце 20-х гг. фактически нарушил решение ЦК о переходе наркомов на партийный учет в свои наркоматы и остался на партучете на заводе «Красный пролетарий», куда ходил на партсобрания всю свою жизнь в Москве. Иногда был излишне доверчивым к людям только из-за их рабочего происхождения. Или – к чиновникам, которые «не имеют права врать», как он говорил, но которые все-таки врали. В личной жизни он не всегда хорошо разбирался в людях (хотя прекрасно видел сильные и слабые стороны работников, с которыми имел дело). Порой проявлял технократизм, больше думая о росте производства (и доверяя в этом «экспертам»), чем о сохранении окружающей среды, как в случаях с озерами Байкал и Севан или с работой китобойной флотилии «Слава».

Живя и работая в обстановке политических интриг, опасных для самой жизни жертвы интриги, умел быть выдержанным и осторожным, подчас отставляя прямолинейность и даже строгую принципиальность в сторону, не позволяя сделать себя бессмысленной жертвой или избегая конфликтов, в которых победитель был известен заранее. Почти всегда чувствовал и не переступал ту невидимую грань, за которой спор мог перейти в непоправимую и бессмысленно гибельную конфронтацию.

Он был твердым и порой чрезмерно требовательным и жестким прежде всего к себе самому, но также и к тем, с кем работал. Вместе с тем был гуманным, испытывал угрызения совести, обладал чувством сопереживания и всегда был готов помочь людям.

Сочетание этих подчас противоречивых качеств (и возможно, каких-то еще, не упомянутых мною) делает Анастаса Ивановича Микояна совершенно неординарной, масштабной государственной личностью, заслуживающей вместе с тем простого человеческого уважения.

Как сказал мне уже после его смерти простой рабочий на заводе в Москве, случайно узнав, кто был моим отцом: «Перед таким человеком можно только снять шляпу!» Не столь образно, но столь же искренне выражали восхищение и уважение к Микояну сотни других людей, знавших и не знавших его лично. Один из работавших с ним, будущий зампред Совмина СССР И.В. Архипов сказал: «Да что там говорить, мы просто влюблены были все в Анастаса Ивановича». Министр энергетики П.С. Непорожний вспоминал, что, когда Микоян был в Совмине, можно было пойти к нему по любому вопросу и знать, что уйдешь с определенным ответом: «да» или «нет», и если «да», то дело будет сделано. «Теперь, – говорил он в 70-х гг., – вопрос направят в бюрократические каналы, где он и увязнет». Тем, кто не был лично знаком с Микояном, я очень благодарен за то, что даже в советском закрытом обществе они сумели понять, кто есть кто.

Меня не особенно тревожат периодические нападки малообразованных злопыхателей или недостаточно добросовестных авторов на биографию и образ отца. Англичане говорят: «Люди, живущие в стеклянном доме, не должны бросаться камнями». Сомневаюсь, что многие из тех, кто упрекает Микояна, что он решительно не противостоял Сталину в годы репрессий, когда-либо возражали своему директору или начальнику, рискуя возможным продвижением. А в те сталинские годы результат решительной конфронтации мог быть только один: пуля в затылок и гибель сотен сослуживцев и близких.