Николай Молчанов - Генерал де Голль

Вкус к литературе не только пробуждает в нем не ослабевавшую никогда страсть к чтению, но и стремление испытать свои силы на соблазнительном литературном поприще. Увидев в одном журнале объявления о литературном конкурсе, он пишет, естественно в стиле Ростана, небольшую пьесу в стихах «Дурные встречи». Говорили, что ее довольно банальное содержание заимствовано у известного шансонье Гюстава Надо. Во всяком случае, ему присуждают первую премию: он мог по своему выбору либо получить 25 франков, либо опубликовать свое произведение. Юный литератор предпочел публикацию. К чести начинающего автора следует отметить, что в дальнейшем он не пытался писать стихи.

Навсегда сохранившиеся у него литературные наклонности все же отступают на второй план перед рано пробудившимся интересом к истории. Если литература способствовала приобретению де Голлем формы, манеры, стиля в выражении мыслей и взглядов, то его мировоззрение формировалось главным образом изучением истории. Французы вообще очень любят историю и гордятся не без основания великим прошлым своей страны. Шарль де Голль отдавался изучению истории самозабвенно, забывая даже в праздничные дни ради чтения исторических книг игры, забавы и развлечения. Эта страсть зародилась еще в кругу семьи. В школе история становится любимым предметом Шарля де Голля, и он приобретает обширные исторические познания, хотя и довольно односторонние. Ведь историю в коллеже иезуитов преподавали так, что она состояла исключительно из перечисления войн, сражений, описания деяний полководцев и королей. «Сорок королей создали Францию» — этот знаменитый принцип определял сущность той философии истории, которую внушали воспитанникам коллежа. В этой истории не оставалось места для народных масс, Для борьбы классов. Над всем царили божественное провидение и гений властителей.

Но даже из такого архаичного и консервативного изложения истории Шарль де Голль постепенно извлекает идею, которая помогает ему выработать цельное мировоззрение, основанное на абсолютном приоритете национального фактора. Нация в его представлении служит извечным элементом жизни, сохраняющимся в неприкосновенности под покровом меняющейся действительности.

В представлении де Голля время как бы течет обратно, к прошлому. Конечно, это странное понимание истории, хотя иногда возвращение к прошлому может означать движение вперед. Он проникался сознанием, что высшей целью истории, ее смыслом и содержанием является существование и укрепление французской нации. Все должно служить величию Франции. Молодой де Голль приходит к твердому убеждению, что этому должна быть подчинена и его собственная жизнь. «Еще в коллеже он знал, — скажет через много лет его младший брат Пьер, — что ему предстоит спасать Францию…»

Вот так молодой человек XX века осваивал культуру, состоявшую из понятий и представлений XVIII столетия. Франция, к которой устремлялись все его помыслы, в его сознании была застывшей социальной формой, тогда как в действительности она в эти годы представляла собой бурно клокочущий, кипящий котел ожесточенных политических страстей. В первом десятилетии XX века снова усилилась классовая борьба между буржуазией и пролетариатом. Забастовки не прекращались. Мостовые промышленных городов Франции все чаще обагрялись кровью пролетариев. Каждые выборы неизменно увеличивали число социалистических депутатов в парламенте. Левобуржуазные партии, и прежде всего радикалы, завоевывали большинство мест в парламенте. Правые, клерикалы и монархисты теряли влияние. Эти три главных политических течения сталкивались в ожесточенной борьбе за власть. Правительства быстро сменяли одно другое. Парламент превратился в арену непрерывных политических схваток. Ни одна из политических партий не была единой, и внутри них соперничали левые, правые, умеренные и крайние. Это была одна из самых драматических страниц политической истории Франции, раздираемой непримиримыми классовыми противоречиями.

Вспоминая годы юности, Шарль де Голль писал об этом времени: «Меня интересовала и вместе с тем возмущала драма, непрерывно разыгрывавшаяся на арене политической борьбы. Я восторгался умом, энтузиазмом и красноречием участников этой драмы. В то же время меня удручало, что столько талантов бессмысленно растрачивалось в результате политического хаоса и внутренних распрей, тем более что в начале XX века стали появляться первые предвестники войны».

Бурная политическая жизнь Франции казалась молодому де Голлю бессмысленной, поскольку для него смысл политики сводился лишь к идее единства нации, которая в действительности совершенно не соответствовала реальной структуре общества. Как ни благотворна эта идея в исключительные моменты внешней опасности, она не могла, конечно, отменить суровую неизбежность глубокого раскола французской нации на антагонистические социальные классы и группы. Де Голль всегда с возмущением, притом совершенно искренним, думал о том, как все было бы ясно и просто, если бы «демоны» яростных внутренних раздоров и «злой дух» раскола не ослабляли Францию! Он до конца своих дней будет возмущаться таким противоестественным, по его мнению, положением. Его негодование вызывают все проявления «раскола», кто бы ни был их инициатором: правые или левые. Ему казалось, что он сохраняет политический нейтралитет и стоит выше распрей. Это была лишь иллюзия. Под знаменем национализма неизменно выступали правые. И это столь близкое сердцу де Голля знамя влекло его к ним. Между тем социалисты провозглашали идею интернационализма, представлявшуюся де Голлю уже в юные годы чем-то граничащим с национальной изменой. Так крайняя приверженность к патриотическому идеалу нации, прочно усвоенному де Голлем с детства, неизменно вела его в правый, консервативный, реакционный лагерь. Однако она не заводила его настолько далеко, чтобы утратить чувство реальности. Он не симпатизировал крайним клерикалам и монархистам, все еще слепо надеявшимся на восстановление монархии и всевластия церкви. Однажды мать де Голля, слушая, как хвалят ее сыновей, с грустью заметила: «По правде говоря, я сама нахожу у них прекрасные качества… Несмотря на это, они заставляют меня страдать… Они республиканцы…» Молодой де Голль рано понял иллюзорный характер монархических надежд своих родителей и поверил в прочность республиканского строя. Правда, ему хотелось, чтобы Республика была иной: единой, сохраняющей традиционные устои в виде церкви и армии; словом, Республика, в которой царил бы «порядок». Поэтому его отнюдь не радовали успехи демократов и республиканцев в борьбе с клерикальной реакцией. Тем более что события такого рода непосредственно затрагивали его личную судьбу.