Клод Дюфрен - Мария Каллас

С помощью Леонидаса Лонтцауниса они устроились в тесной квартирке в Лонг-Айленде; соотечественник помог Георгиосу и с устройством на работу — он нашел ему место заведующего аптечным киоском в торговом комплексе. Нью-Йорк как современный Вавилон состоит из множества городов в миниатюре, где компактно проживают в соответствии со своей национальной принадлежностью выходцы со всех концов света, прибывшие в Америку в надежде построить новую жизнь. Калогеропулосы не стали исключением из правил: в Нью-Йорке они питались греческой едой, общались с выходцами из Эллады, вели привычный образ жизни. Вот в таком окружении и появилась на свет Мария. Дата ее рождения впоследствии стала причиной дискуссий: правда ли, что она родилась 4 декабря 1923 года, как пишет в своих воспоминаниях ее мать, или же 2 декабря — по словам присутствовавшего при ее рождении доктора Лонтцауниса и как сама певица утверждала во всех своих интервью? В архивах госпиталя, где Евангелия родила Марию, не сохранилось никаких следов. Наверное, потому, что рождение волшебницы всегда окутано тайной…

Как бы там ни было, но в тот день выпал снег, и такое неведомое эллинам природное явление весьма удивило Евангелию. И это был не последний сюрприз, который семейству Калогеропулос преподнесла судьба. Супруги надеялись, что наконец-то Бог сжалится над ними и пошлет им мальчика, чтобы занять в их исстрадавшихся сердцах место умершего Вассилиоса. У них все было готово к тому, чтобы радостно встретить появление на свет сына… Увы! Ребенок, которого держал на руках друг Леонидас, несмотря на то, что тот был таким же крупным, как мальчик, все же оказался девочкой. У малышки были огромные черные глаза, такие же, как у брата, темные вьющиеся волосы, и она весила 11 фунтов… Однако Евангелия и слышать не хотела о девочке; целых четыре дня она отказывалась взглянуть на эту самозванку, занявшую в ее жизни чужое место.

«Мои родители ненавидели меня, — призналась однажды журналистам Каллас. — Они ждали мальчика… Кроме того, я была толстой и близорукой, тогда как моя сестра была красивой и стройной, и они обожали ее…» Примадонна столь откровенно высказывалась на публике всегда, когда хотела оправдать свое поведение. У нас еще не раз будет возможность вернуться к сложным отношениям матери и дочери, отравлявшим жизнь Марии. Возможно, великая певица что-то и преувеличивала, но Евангелия и в самом деле никогда не скрывала горечь и разочарование по поводу того, что у нее родилась девочка. Можно предположить, что всю свою не истраченную на сына любовь Евангелия перенесла на старшую дочь Джекки. И хотя мать на словах всегда это отрицала, все же в душе отдавала предпочтение старшей дочери, а Мария только занимала место, предназначенное для не появившегося на свет любимца. В детстве она ощущала себя обделенной материнской любовью, что повлияло на ее отношения с матерью в зрелые годы.

На пятый день после рождения дочери Евангелия наконец взялась за ум: она распорядилась принести ей новорожденную…

Для начала девочке надо было придумать имя, о чем раньше родители не позаботились, ожидая мальчика. Когда медсестры спросили, какое имя следует написать на бирке, прикрепляемой на запястье ребенка, мать не знала, что ответить. Ей на ум пришло имя София; Георгиосу больше нравилось имя Сесилия… В конце концов они нашли компромиссное решение: крошку назвали Марией… По крайней мере временно, пока они не найдут более подходящее для дочери имя. И только в трехлетнем возрасте родители окрестили свою дочь в греческой церкви на 74-й улице. От такого опоздания девочка ничего не потеряла, поскольку при крещении она получила сразу четыре имени: Сесилия, София, Анна, Мария… И только последнему имени повезло больше других. Крестным отцом малышки конечно же стал верный друг Леонидас, который всю свою жизнь будет опекать Марию.

В том же 1926 году она получила не только несколько имен, но и новую фамилию. Ее родители решили поменять Калогеропулос на легче произносимую американцами фамилию Каллас, что облегчало им общение с ними. За три года жизни в Америке положение семьи изменилось в лучшую сторону: Георгиосу удалось купить аптеку, и семья смогла переехать в новую квартиру. К этому времени семейство Каллас уже не только приспособилось к жизни на чужбине, но и поселилось в самом сердце Манхэттена — в Вашингтон-хайтсе на 192-й улице. Супруги обзавелись прислугой и по воскресеньям принимали гостей, преимущественно греков, ибо память о родине не отпускала этих новоиспеченных американцев.

Вновь обретенное финансовое благополучие, казалось, должно было принести мир и согласие в семью. Увы, не тут-то было! В богатой Америке, так же как и в бедной Греции, Георгиос и Евангелия все же не смогли наладить семейные отношения. И на новом месте молодая женщина продолжала мечтать о богатстве и славе. Теперь она окончательно утвердилась во мнении, что ее муж, независимо от того, по какую бы сторону Атлантического океана он ни находился, не отвечал ее запросам. Георгиосу не оставалось ничего другого, как спасаться от одиночества привычным для него способом: он по-прежнему искал на стороне то, чего ему недоставало под крышей своего дома.

Между тем Мария росла. И не только в высоту. Если в самом раннем детстве она была, что называется, красивым ребенком, то с годами превратилась в толстушку. У девочки был отменный аппетит, что, несомненно, грозило ей в будущем избыточным весом, в отличие от старшей сестры Джекки, которая уже в десятилетнем возрасте обещала стать красавицей. В дальнейшем эти прогнозы полностью оправдались.

А где же в этой истории музыка? Надо же было как-то оправдывать легенду о чуде-ребенке. Мария не могла быть похожей на обычных детей! Когда Моцарту едва исполнилось три года, он вставал на цыпочки, чтобы крохотными пальчиками дотянуться до клавесина; в том же возрасте Сен-Санс уже был знаком с нотной грамотой, хотя еще не научился писать буквы алфавита. И Мария в глазах потомков не должна была отставать от прославленных музыкантов по проявленной в детстве гениальности. Ее матушка не дает нам возможности сомневаться на этот счет.

«В четырехлетнем возрасте, — сообщает она нам в воспоминаниях, — Мария меня удивила. У нас была пианола — это такое механическое пианино, игравшее по перфоленте и приводившееся в действие с помощью педалей. Мария обожала его слушать. В тот день я была занята на кухне выпечкой хлеба; вдруг я услышала звуки пианолы; я бросилась в гостиную, не успев даже отереть от муки руки, — настолько мне хотелось поскорее увидеть, кто же там играет… Это была Мария, забравшаяся под пианолу и нажимавшая на педали своими ручонками, поскольку не могла, сидя на табурете, дотянуться ногами до педалей. С открытым ртом она слушала музыку, которую играла… Я понесла ее на кухню, чтобы вымыть ей руки, но не успела поставить ее на пол, как она вновь убежала в гостиную, чтобы залезть под пианолу».