Е Тарле - Северная война и шведское нашествие на Россию

Самый значительный по глубине мысли и широте политического кругозора дипломат допетровской Руси боярин Ордин-Нащокин всегда стоял за дружбу с Польшей и за мирные отношения с Турцией во имя энергичной политики против Швеции и возвращения старых русских прибалтийских владений, в интересах продвижения русского государства к морю.

Даже и тогда, когда ближним боярином царя Алексея Михайловича по внешнеполитическим делам стал Артамон Сергеевич Матвеев, в глазах которого вопрос о новых границах Москвы с Польшей казался первоочередным, русская дипломатия буквально при каждом случае официальных переговоров со шведами не переставала заявлять устами своих представителей об Ингрии, о "ливонском" (точнее, эстонском) Юрьеве, о Карелии, о возвращении всех этих русских "вотчин и дедин", городов Яма, Ивангорода, Копорья, Орешка-Нотебурга, Ругодива-Нарвы, Корелы-Кексгольма, Юрьева-Дерпта и т. д. И когда Софья-правительница возобновила в 1684 г. Кардисское соглашение с шведами, то ее представители, которым велено было подтвердить мирные отношения с Швецией, чтобы развязать тогда России руки на юге для действия против турок и Крыма, даже и тогда, не требуя, конечно, пока от шведов удовлетворения своих претензий, успели, однако, ввернуть заявление об этих русских землях, отторгнутых насильственно Швецией в годы Смуты.

Но твердая национальная традиция, жившая в русском народе, никогда не отказывалась от отнятых шведами русских территорий на берегах Финского залива.

И когда, например, посадский человек Колягин просит взыскать с жителей шведской Нарвы должную ими сумму по большой товарной операции (за лен и пеньку), то истец именует ответчиков "ругодивными жителями"{12}. Этот документ - а он не один - характеризует также обширные торговые связи русского Севера с захваченными Швецией бывшими русскими владениями.

Не только Петр и его приближенные считали и называли сплошь и рядом Нарву Ругодивом, Дерпт - Юрьевом, Кокенгаузен - Кукейносом, Нотебург - Орешком, Ревель - Колыванью, Кексгольм - Корелой, но и новгородские крестьяне иначе не называли Ингрию (Ингерманландию), как по-староновгородски, когда она была одной из пятин "господина Великого Новгорода", - "Водской пятиной". Вот как, например, начинают крестьяне Новгородского уезда свою челобитную, поданную ими царю в 1718 г., говоря о разорении времен Северной войны: "В прошлых годех неприятельские шведские воинские люди приходили в твою, государь, сторону, в Водскую пятину... церкви божий и помещиков наших домы и деревни пожгли и разорили без остатку..." А после взятия Петром этих старых русских владений, уже после возвращения "Шлютенбурга" - Орешка, продолжают челобитчики, "учали мы, нижепоименованные немногие люди в старых своих деревнишках селиться". "Водская пятина", а за ней и другие русские прибалтийские "вотчины и дедины" были возвращены России после упорной, опасной, кровопролитной борьбы против Швеции.

Могучие социально-политические и экономические потребности широкого беспрепятственного развития страны, повелительные нужды обеспечения ее обороны от западных соседей диктовали русскому народу уже давно - с XVI в. особенно настойчиво - необходимость овладеть Балтийским побережьем. Без успешного завершения этого дела Россия рисковала стать со временем колонией или полуколонией Запада.

3

Как одна из крупнейших индивидуальностей мировой истории, личность Петра подвергалась, естественно, самым разнообразным оценкам. И как человек, и как законодатель, и как администратор, и как дипломат, и как полководец он всегда был в центре внимания всех, изучавших его время. Одни превозносили его выше облака ходячего и не желали усматривать ни одного пятна на его исторической репутации, его именем охотно пользовались официальные и официозные историки в целях монархической пропаганды. Другие, в частности славянофилы, старались очернить его. Они, как выразился о них Некрасов, "в Москве восхваляли с экстазом допетровский порядок вещей", причем тоже, как и их официозные оппоненты, с жаром прославляли царизм, но только пользовались для этого больше образами первых царей из дома Романовых, противопоставляя их Петру. Революционные демократы - А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, В. Г. Белинский высоко оценивали реформаторскую деятельность Петра и считали его могучим деятелем прогресса.

Позднейшая монографическая разработка истории России эпохи Петра и общий анализ его личности в дореволюционной дворянской и буржуазной историографии сильно отставали от научных требований и не пошли в общем дальше идеалистических концепций С. М. Соловьева, К. Н. Бестужева-Рюмина, произвольных и часто просто фактически необоснованных высказываний В. О. Ключевского и т. п. Дворянская и буржуазная историография оказалась совершенно без руля и без ветрил, когда пробовала дать сколько-нибудь широкую и обоснованную концепцию внешней политики России в начале XVIII в. Отдавая дань исключительным свойствам ума и характера Петра I и его бесспорным заслугам перед русским народом, представители этой дореволюционной историографии часто повторяли ошибки восторженных западников вроде Грановского (плакавшего от умиления, глядя на изображение Петра) или даже несравненно более осведомленного и далекого от романтических увлечений исследователя вроде Соловьева и очень многих его учеников, которые склонны были преувеличивать роль реформатора.

Если эпоху Петра никогда не оценивала сколько-нибудь научно старая либерально-буржуазная историография конца XIX и начала XX в., стоявшая на идеалистических позициях, то много неправильного и необоснованного в оценку этого периода внесла затем также ошибочная концепция "школы Покровского", стремившаяся свести к нулю личную роль Петра на основании слишком прямолинейно примененного и слишком узко истолкованного бесспорного положения, что не личности, а видоизменения в способах производства и производственных отношениях являются основной движущей силой истории. Советская историческая наука преодолела эти ненаучные, немарксистские концепции, исходя в оценке эпохи Петра I из всестороннего анализа как внешнеполитической обстановки того времени, так и глубинных социально-экономических процессов внутреннего развития России.

Петр привлекает к себе наше внимание прежде всего как дипломат, как воин, как организатор победы. Это требует сосредоточения внимания, поскольку речь идет о личности Петра, на двух главных вопросах. Во-первых, правильно ли понял Петр повелительную внешнеполитическую задачу и потребности России? Во-вторых, верно ли и целесообразно ли он действовал как руководитель в войне и дипломатии для достижения успеха в страшной и необычайно долгой борьбе против врага с Запада, которую русскому народу пришлось вынести на себе? Эти вопросы при анализе сложной личности Петра имеют прямое и непосредственное касательство к истории победоносной, сокрушающей победы русского народа над шведскими захватчиками.