Татьяна Догилева - Тогда, сейчас и кот Сережа

Еще надо заметить, что был февраль месяц, кругом бушевал грипп, и отделение наше было на строгом карантине, то есть вот вообще никакого общения с внешним миром. Так и пребывали мы в нашем мирке, и развлечений для детишек не было практически никаких. Один раз на кухоньке я спросила: «Оль, а ты вот все Вике овсянку варишь, а ей не надоедает одно и то же есть?» И Оля мне очень просто ответила: «А она же не знает, что другая еда есть, она никогда ничего другого не ела, ей только это можно». И продолжила помешивать в малюсенькой кастрюльке, чтобы, не дай бог, никаких комочков в каше той не было.

Вот так мы и жили. Но вдруг один раз моя Катя злобно Вику толкнула, та упала и заплакала, Оля ее подхватила и понесла скорее к себе. Наверное, виновата была я, лишний раз приласкав Вику, но мозг мой взорвался. Я схватила свою дочь, стала трясти ее и кричать: «Нельзя обижать того, кто слабее тебя! Запомни это на всю жизнь! Это самое подлое, что может вообще сделать человек! Ты представь, что кто-то сильнее тебя будет тебя толкать и бить! Представь! Понравится тебе это? Ты поняла меня?» Я не отстала от своей маленькой дочери, пока она не сказала, что поняла: маленьких и слабых обижать нельзя. Похоже, и правда поняла, они, детки, вообще там, в больницах, какими-то очень понятливыми и взрослыми становятся. Во всяком случае, Вику она больше не трогала, да и те меньше ходить к нам стали, а потом у Вики случилось ухудшение и им вообще не до нас стало. А потом нас выписали.

Так и не знаю я, удалось ли мужественной и тихой Оле выцарапать свою доченьку у болезни, не слышала я про них ничего больше. Но запомнила их на всю жизнь. И дочь моя Катя тоже про Вику долго помнила. Во всяком случае, год точно. Потому что через год у нас случился неприятный инцидент на прогулке. Мы уже были здоровы от той своей болезни и пытались вести нормальный образ жизни.

Вот гуляем себе на Патриках, Катя залезла на памятник Крылову – она любила туда лазить, я отвлеклась, а когда оглянулась, чтобы посмотреть, как дела у дочери, то увидела очень неприятную картину: мою дочь били. Да. Маленький мальчик, не намного меньше Кати, но все-таки меньше, с веселым удовольствием изо всех своих сил колотил мою дочь обеими руками, а та только старалась отодвинуться от него подальше, а куда уже двигаться? Там места мало. Какие жалобные взгляды она на меня бросала! Что делать? Ведь маленьких бить нельзя?

А рядом-то стоял папа драчуна и очень довольный наблюдал за поведением своего отпрыска. Ему, папаше, нравилось происходящее, он, папаша в кожаной куртке, видать, был из тех, кто как раз за силу и успех, паразит. Я посмотрела на его улыбающуюся харю, поняла, что такого понятия, как «девочек бить нельзя», он сыночку вдалбливать не станет, и громко сказала Кате: «Маленьких бить нельзя, но разрешать им бить себя тоже нельзя, надо защищаться в таких случаях!» Ну, Катя и махнула в ответ.

Боже, как потрясен был маленький хулиган тем, что ему ответили! Он сразу как-то скукожился, а потом позорно заревел, широко открыв рот и заливаясь мгновенно появившимися в огромном количестве соплями. Она его и не ударила даже, просто отмахнулась в ответ, по-моему, и не попала никуда, а он так…

Катя смотрела на меня. «Все правильно! Защищаться надо!» – сказала я громко, чтобы папаша в кожане слышал. Он услышал. Молча подошел к ревущему сыну, взял на руки и, не успокаивая, понес куда-то, видимо, в машину – они вообще не местные были, мы их больше не видели.

Да, странно у меня как-то получилось. Хотела про учителей, а написала про то, что маленьких и слабых обижать нельзя! Никак нельзя! А то вымрем…

5. Черное, белое и коричневое

Написала про Катину школьную форму и вдруг свою вспомнила, ту самую: коричневое платье с белыми воротничками и манжетами и фартуками, обычным повседневным черным и праздничным белым. Откуда она взялась в окончательном виде? Все гимназистки на картинах дореволюционных изображены именно в таких платьях, значит, оттуда, из тех времен… Потом она (форма) претерпевала изменения всякие в худшую сторону, но долго держалась. Долго. Да и сейчас, между прочим, на последний звонок девочки предпочитают вырядиться именно в нее. Один раз я была во Владивостоке как раз 25 мая, по-моему, в этот день последний раз звонят школьникам? И вдруг – глазам своим не поверила: весь берег запестрел коричневыми платьями и белыми фартуками! Это все старшеклассницы всех школ Владика пришли на берег – традиция у них там такая. Ах, как это было красиво! Большое количество 17–18-летних девушек – это вообще зрелище великолепное, а тут еще на меня чем-то ностальгическим повеяло, я же не знала, что появилась мода у выпускниц шить себе такие платья. И я все смотрела, смотрела на них, и были девочки эти мне как родные, как будто нас что-то общее связывало: меня, уже не очень молодую и много пережившую, и их, которым тоже достанется всякого в их будущих жизнях. Но тогда был праздник! До чего же изящны были платья и фартуки! Правда, был солнечный майский день, и берег океана, и все цвело. Но все же, но все же…

Я помню почти все свои форменные школьные платья. Правда! Тогда их не покупали каждый год, если уж только ребенок вырастал непредвиденно, а предвиденно – так что ж, все покупалось на вырост, с запасом. Сейчас, наверное, многим смешно это читать, или все думают, что я военный ребенок. Нет, не совсем военный, судьба меня миловала, а вот родители мои как раз и были военными детьми, поэтому досталось им по полной: и голода, и холода, и отсутствия одежды. Вот уж чего совсем не было в деревнях, так это одежды. Если голод еще можно было утолить с огорода или сада, то кофточку или юбочку с ветки не сорвешь. А что такое носочки белые, моя мама знала только в принципе, что бывают, мол, такие, специальные, для красоты только…

Я до сих пор люблю белые носки и покупаю их при каждом подходящем и неподходящем случае, потому что помню мамин рассказ, как она темными вечерами опускала ноги по щиколотку в корыто с побелкой, ждала, чтобы подсохло, надевала дырявую обувь и шла, счастливая, на гулянку, туда, где собиралась вся деревенская молодежь и дети. И ее «белые носки» фосфоресцировали в южной темноте, делая ее абсолютно счастливой. Может, ей и не верили… Уж из очень бедной семьи она была, ее мать (моя бабушка) одна поднимала трех детей, отец не вернулся с фронта – не умер, а просто не вернулся, уехал к другой женщине, – так откуда носкам-то взяться? Но моя мама-подросток в своих «побелочных» носках была счастлива. А потому что красиво!

Вот такая моя мама была. В 16 лет приехала в Москву, окончила ФЗУ и стала токарем. Работу свою ненавидела и почти по специальности никогда не работала, вышла за моего отца-слесаря, сначала родила брата Володю, а потом и меня. Мамочка моя человеком была добрым, но своеобразным, со своими, как вы понимаете, представлениями о прекрасном, особенно в отношении одежды. И тут всякие доводы и возражения были бессмысленны и опасны даже.