Евгений Плющенко - Другое шоу

— Вы зря так! Потерпите немного. А хотите — переезжайте сами!

— Да вы что? Как я приеду? У меня там дочка, муж. Да и денег у нас таких нет, чтобы жить в Ленинграде.

Тогда Мишин позвал меня:

— Жень, не слушай маму! Ты же спортсмен!

Затем снова с мамой:

— Напрасно вы так поступаете!

Короче, обиделся и уехал.

Мы с мамой поднялись в квартиру. Молчим. Наконец я не выдерживаю и говорю:

— Знаешь, мам, ты поезжай к Лене и папе, а я останусь. Я не смогу без спорта, правда.

И поехал на вокзал провожать маму. На самом деле мне ужасно было грустно оттого, что она уезжает, а я снова остаюсь один, никому не нужный. Но я держался и всю дорогу растягивал губы в улыбке. А когда поезд тронулся и, медленно набирая скорость, пополз в сторону Волгограда, не выдержал и побежал вслед:

— Мамочка! Мама! Мамочка!

Мама что-то говорила мне через стекло и плакала.

Я прожил один почти год. Исследовал питерские дворы, бродяжничал. Но исправно ходил на тренировки. Зато когда они заканчивались, никому не было дела, куда я иду и чем занимаюсь. У всех были свои заботы: у тренеров, у хореографов. А я был сам по себе.

Когда хотелось есть, я звонил в Волгоград, и мама мне рассказывала, как готовить суп, что в какой последовательности кидать в кипящую воду. Иногда я даже умудрялся жарить себе курицу. Но чаще питался бутербродами. В общем, ел главным образом то, что мог купить по дороге с тренировки.

А потом родители приняли решение, что мама приедет ко мне. Она больше не могла допустить, чтобы я жил один в чужом городе. Папа с сестрой остался в Волгограде и, чтобы всех нас прокормить, вкалывал на двух работах.

Мой отец из породы настоящих мужчин. Когда-то он служил в танковых войсках, был командиром танка. На БАМе работал плотником, столяром и каменщиком. Когда мы переехали в Волгоград, у нас были и квартира, и машина. Все было здорово. Тогда нам и в голову не могло прийти, что мы столкнемся с такими обстоятельствами, при которых денег порой не будет хватать даже на хлеб.

Правда, когда я только начал заниматься фигурным катанием, отцу не очень все это нравилось.

— Иди лучше в футбол, — советовал он. — Или занимайся карате, как все мальчишки.

Но потом, когда папа понял, что у меня получается, стал поддерживать. Правда, виделись мы редко, он очень много работал: уходил, когда мы еще спали, а возвращался, когда ложились спать.

В Питере мы с мамой безумно скучали по отцу и Лене. И прекрасно сознавали: до каких-либо результатов еще очень далеко. А жизнь в Питере дорогая, денег, несмотря на жесткую экономию, катастрофически не хватало.

Отцу было не разорваться, и однажды они с мамой все-таки приняли решение, что нам следует вернуться домой. Папа занял денег и прислал нам. Мы купили билеты на поезд и пришли попрощаться с Мишиным.

— Мы больше так не можем, — сказала мама. — Нам очень тяжело, финансово мы не продержимся.

— Это ошибка. Дальше все будет по-другому. У вас очень перспективный и талантливый сын и надо подождать. Терпите.

Алексей Николаевич дал нам денег на продукты, и мы остались.

Но после этого мало что изменилось. Наоборот, стало еще хуже.

Алексею Николаевичу срочно понадобилась квартира, и нам пришлось съехать. Мы сняли крошечную комнату в коммуналке с соседями-пьяницами. Платили за нее 200 рублей — для нас и это была огромная сумма.

Я нервничал, и на тренировках у меня многое не получалось. Мама постоянно плакала.

Содержал нас по-прежнему папа, который работал почти круглосуточно.

Когда заканчивались деньги, мама звонила ему. Я до сих пор помню этот тревожный голос:

— Витя, когда ты пришлешь нам денег?

И папа передавал через проводника конверт.

Но случалось и такое, что у нас не оставалось ни копейки. За помощью к Мишину мы больше обращаться не смели: было ужасно неудобно, тогда он казался нам недоступным, и мы его даже побаивались.

В самые голодные дни мы с мамой шли собирать бутылки. Жили тогда на Петроградке, недалеко от Дворца спорта «Юбилейный». А за «добычей» ходили к Петропавловской крепости.

Мама садилась на лавочку, а я высматривал тех, кто пьет пиво. Дожидался, пока человек допьет, подходил и тихо спрашивал:

— Можно у вас бутылку забрать?

Потом бежал к маме, и она прятала наш трофей в пакет. Когда мы понимали, что на сегодня хватит, шли в магазин и что-нибудь покупали. Иногда — очень редко — могли позволить себе даже пирожные. Но чаще всего бутылочных денег хватало только на батон хлеба — свежий и ароматный, с хрустящей корочкой. Тогда мне казалось, что ничего вкуснее белого мякиша и поджаристой корочки и быть не может.

Мама мне говорила:

— Да, мы собираем бутылки. Но ничего плохого в этом нет, не надо этого стыдиться.

А мне и не было стыдно. Я прекрасно понимал, что ничего плохого не делаю. Тем более что очень хотелось есть. Откусывая от только что купленного батона, я пытался успокоить маму:

— Мам, не переживай. Я буду много тренироваться. Я постараюсь заработать побольше денег, и когда-нибудь мы купим в Питере жилье. И папа с Леной к нам приедут.

Я просыпаюсь утром, пора собираться на тренировку. На столе лежит одно яблоко. Мама разрезала его на две равные части.

— Женя, половинку съешь прямо сейчас, остальное оставим на вечер. После тренировки пойдем собирать бутылки, тогда покушаем.

Мама все время думала о том, чем меня накормить. В один из таких дней, когда денег не было даже на хлеб, возле Дворца спорта она встретила директора «Юбилейного» Татьяну Анатольевну Меньшикову.

— Татьяна Васильевна, здравствуйте! Как ваши дела?

Мама не выдержала и расплакалась.

— С Женей что-нибудь? — испугалась Татьяна Анатольевна.

Мама рассказала ей, как мы живем. Меньшикова ужаснулась:

— Что же вы мне не сказали? — Она достала из кошелька 200 рублей. — Возьмите, пожалуйста. Это Жене. Накормите ребенка.

На следующий день она дала маме еще 100 рублей:

— А это от моего папы.

У нас появились деньги! Я был счастлив: сейчас мы пойдем и купим много еды!

От голода меня спасали сборы. Алексей Николаевич Мишин увозил меня с собой, и там я ел — по три раза в день.

Если у отца в тот момент были деньги, он забирал на это время маму в Волгоград. Если денег не было, она оставалась одна. На работу устроиться она не могла — не было прописки. Мама пила чай и шла собирать бутылки…

Я видел, как тяжело маме, и прекрасно понимал, как тяжело отцу содержать себя, Лену и нас в Питере. Это был очень сложный период, который длился не дни и не месяцы, а несколько лет. И я безмерно благодарен своим родителям за то, что это выдержали, не сломались, все преодолели. Что наша семья не распалась из-за этих трудностей, а, наоборот, стала мощной, сплоченной и очень дружной.