Автобиография одной итальянской семьи - Санто Версаче
Сейчас я думаю о своих корнях с покровительственной нежностью. То ли виноват возраст, то ли мысли о тех, кто ушел, о том, что удалось в этой жизни, и о том, что пошло вкривь и вкось… Но факт тот, что память о детстве, о свете сплоченности, озарявшем мой город, заставляет думать, как здорово мне повезло с такими родителями, как Франка и Нино. Наши родители были людьми очень прямыми и справедливыми, настоящими офицерами на шахматной доске, в избытке наделенными тем свойством характера, который нынче называют «стойкостью к ударам судьбы».
Достаточно вспомнить о том, как они справились с собой, когда умерла Тинучча, как приняли неизбежность траура, а потом продолжили жить, целиком посвящая себя нам, детям, и работе. Они всегда были для меня тем сияющим и ярким примером, которому я всю жизнь стремился подражать. Конечно, у меня не всегда получалось, но я очень старался.
* * *
Мой отец начал коммерческую деятельность, торгуя древесным углем, потом кухонными плитами на каменном угле, потом газовыми и электрическими. Вместе с бумом экономики пришли посудомоечные и стиральные машины, холодильники и телевизоры. Нино увеличивал ассортимент, сообразуясь с рынком и новыми технологиями, и постепенно стал обеспечивать оборудованием целые дома.
Люди предпочитали все покупать в рассрочку. Время было другое, и сама Италия была другая. Экономика зиждилась на умении выкручиваться и на страстном желании жить хорошо и богато. Оба эти качества привели к развитию страны. Мой отец способствовал распространению электрической домашней техники в небогатых кварталах Тремулини, Сан-Брунелло и Санта-Катерина. На карточках он записывал размер месячного денежного взноса, и если кто-то сообщал ему, что не может заплатить сразу, его ответ всегда был одинаков: «Не волнуйтесь. Этот месяц можно пропустить. А там видно будет».
Он не раз делал вид, что позабыл о плате за следующий месяц. Если он узнавал, что его должник на мели, то очень своеобразно ему помогал, притворяясь, что позабыл о долге: не хотел унижать человека.
Очень давним нашим другом был Паскуале Амато (ласково-уменьшительно его имя звучало как Уччо). У его отца была кондитерская на Корсо Гарибальди, и каждое воскресенье отец брал нас с Джанни с собой и что-нибудь вкусненькое нам покупал. Взамен, как и многие другие, мать Уччо пользовалась кухонной электротехникой. Как-то раз она сказала: «Была вчера у синьора Версаче, но с трудом его нашла: он просто зарылся в бумаги, в технику, в работу».
Уччо был еще и моим товарищем по университету. Хотя мы и учились на разных факультетах, но состояли в одном студенческом движении. Вот как он рассказывал о своей последней встрече с моим отцом в одноэтажном квартале Сан-Брунелло.
«Он остановился, чтобы поздороваться со мной из-за руля своего 850-го “Фиата”. Я сказал ему: “Синьор Версаче, разве вы не уехали отдыхать к себе на виллу на озеро Комо?” А он: “Ну да, так писали в газетах. А на самом деле я просто ненадолго закрыл железные ставни. Терпеть не могу ничего не делать и даже представить себе не могу, как брожу по берегу озера, как какой-нибудь пенсионер. Я работал всю жизнь и без моего магазина чувствовал себя совсем пропащим. А теперь я сюда вернулся и буду работать, пока позволит здоровье”.
Мечтательный Джанни так и остался вечным ребенком, а я самоутверждался изо всех сил и стремился побыстрее занять место за столом взрослых.
Я снова поинтересовался: “Но ведь сейчас вечер субботы, что же вы снова здесь?” Его ответ впечатался мне в память на всю жизнь: “Мой помощник в субботу вечером выходной. Мне позвонили из одного дома здесь неподалеку: им срочно нужен газовый баллон. Разве мог я оставить людей без газа, когда им надо готовить рагу и жарить котлеты на воскресенье? И я решил, что могу и сам отвезти им баллон”».
Второй год изучая бухгалтерию, я усвоил, чем отличается «скидка» от «если все будет хорошо». Я тотчас помчался к отцу, чтобы все ему объяснить, а потом сразу окунулся в его работу.
Он был человеком, который жил в удивительной внутренней гармонии и умел распределять время между работой, семьей и своими культурными интересами. Он много читал и прекрасно знал классиков. Случалось, что он наизусть декламировал нам «Одиссею» или «Неистового Роланда». Он сумел привить мне любовь к книгам и внушить, что потребность в богатом внутреннем мире нужна любому человеку, чем бы он ни занимался.
Я помню, как он советовал мне прочесть наиболее важные из книг, и эту привычку я передал Джанни. Потом в каком-то интервью он вспоминал, как я буквально вложил в его руки экземпляр «Метаморфоз» Франца Кафки, книгу, которая его потрясла и заставила прозреть.
Родители всегда брали нас с собой на оперные спектакли. Мы ходили в Театр Чилеа. Мама с отцом сидели в партере, а мы с братом – на галерке, как того требовали суровые, но справедливые правила воспитания в семье Версаче. Детям предоставляли широкие возможности, но не баловали. Помню, что «Бал-маскарад» Джузеппе Верди произвел на Джанни огромное впечатление, а на меня – почти никакого.
Мы уже тогда были очень разными. Мечтательный Джанни так и остался вечным ребенком, а я, с моей непоседливостью и манией что-то конструировать и переделывать, самоутверждался изо всех сил и стремился как можно скорее занять место за столом взрослых людей.
У нас обоих было прекрасное детство под крылом у родителей, которые очень много работали, но реализовали себя в этой жизни. Мы жили в достатке, однако сознавали, что имеем гораздо больше необходимого, и в нас воспитывали чувство справедливости: если видишь, что у кого-то нет тех благ, которыми пользуешься ты, возьми и поделись. Отец своими руками рвал договоры на оплату кухонной техники в рассрочку, а мама дарила подвенечные платья девочкам, чьи родители не могли оплатить наряд.
Папа нашел свое место в мире и нашел его в работе. Он был великий труженик и, я думаю, испытывал немалую гордость оттого, что мог обеспечить семью всем самым лучшим.
Мы самые первые в городе обзавелись телефоном. Когда в доме, как и все мы, родилась Донателла, нам дали задание обойти всех родственников и друзей, у которых телефонов еще не
