Федор Елисеев - Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

Так думали офицеры-туркестанцы, наши добрые кунаки Мервского гарнизона, и все мы, кавказцы, в особенности офицерская молодежь. Но мы, к нашему полному удовлетворению, ошиблись: с дальних постов на персидской и афганской границах в средних числах августа в город Мерв, в штаб полка, неожиданно прибыли наши четыре сотни казаков, а 25 августа пришло распоряжение — спешно грузиться на поезда и следовать в Красноводск, что на восточном берегу Каспийского моря. Мы все радовались, совершенно и не предполагая жестокого и несправедливого конца этой войны, революции, потом Гражданской войны и гибели правового нашего Государства Российского, а с ним и нашего доблестного казачества, то есть погибло все то, что было дорого каждому здравомыслящему русскому человеку.

1-й Кавказский полк пробыл в Закаспийской области ровно 30 лет, то есть со дня завоевания этого края, Мервского оазиса и крепости Кушка. Все сотни попеременно охраняли государственную границу с Персией и Афганистаном в пунктах: Пуль-и-Хатун, Кушка, Тахта-базар. При нас этот край еще оставался пустынным и безлюдным. Русского населения, кроме семейств офицеров и железнодорожников, никого не было даже и в самом городе Мерв. Казаки сами, полковыми и сотенными средствами, построили себе саманные (глина, мешенная с мелкой соломой) казармы и конюшни и в них проводили свою долгую государственную военную службу свыше четырех лет, никогда не имея отпуска на родину. Кругом же — пустыня с сыпучими песчаными бурунами, редкие письма из дома… и погоня за контрабандистами, какие-то экспедиции в Персию по политическим соображениям да почетный поход в Хиву, к хивинскому хану, ежегодный поход по пустыне полковой учебной команды — только это давало утеху отдельным сотням в их монотонной военной службе-жизни в этом пустынном азиатском крае. Все это, вместе взятое, как и патриотическое чувство казака защищать свое Отечество, вселяло в души казаков нескрываемую радость при погрузке в вагоны, что означало возвращение в Россию (все, служившие на окраинах, так говорили), нахождение на фронте, возможность отличиться в боях, получить боевые награды и, может быть, повидаться с семьями по пути, отцом и любимой женушкой. И только заплаканные лица жен офицеров вносили ненужный диссонанс в настроение казаков и нас — молодых веселых холостых офицеров.

Под бравурный марш полкового хора трубачей, под ликующие клики «ура» наш второй эшелон полка, 3-я сотня подъесаула Маневского с полковым штабом, на длинном составе поезда отбыл из станции Мерв — навсегда…

Мы в Красноводске. Погрузка на пароход. Лошадей поднимали на лебедках. Строптивые кабардинские кони сопротивлялись, но казаки деловито, умеючи грузили их.

Мы в море. Качка началась немедленно же. На утро следующего дня, когда Маневский и я, дежурный по полку офицер, вышли на палубу, картина «бивака сотни» на ней была совершенно не воинская и не строевая: все казаки беспомощно валялись где попало и стонали. Бедные наши кабардинцы, до двухсот лошадей, широко расставив ноги, уныло повесив головы, балансировали в противовес бортовой качке. За ними никто из казаков не ухаживал, и только вахмистр сотни Дубина, которого качка совершенно не коснулась, только он один подкладывал им сено, доглядывая за коновязью.

Скоро и мы свалились от качки.

Мы в Баку. Выгрузились. Разбили палатки на какой-то песчаной и неуютной площади. Поднялся ветер. Взметнулся песок. Потом хватил проливной дождь и… жалкий был вид у казаков и в особенности у лошадей — полубольных после качки, немытых, нечищеных, мокрых, согнувшихся от непогоды. Все лошади вытерли свои хвосты о борта, о доски «догола», и они у них торчали, словно кочерыжки, — грязные, неприятные на вид, как после коросты. И уже никто на это не обращал внимания — ни сам хозяин лошади, ни взводный урядник, ни вахмистр сотни, ни сам ее командир. Смотреть за этим сейчас оказалось ненужным, лишним, да и некогда было, а главное — теперь уже ничего не исправишь.

Боже, Боже!.. Пропали все труды мирного времени, думалось тогда, и мы сразу же почувствовали «первую неприятность войны».

В Баку мы узнали, что наша бригада должна следовать в Тифлис, на могущий быть Кавказский фронт против Турции. Это нас разочаровало.

В Тифлисе выгрузка сотен. Чистка лошадей. Проездка по городу. Везде масса народа. Все веселы, в особенности военные. Много женщин и на вокзале, и на улицах, от чего наш полк отвык на своих далеких азиатских границах. Забыта морская качка, вытертые хвосты наших лошадей и невзгоды в Баку, и на душе так радостно и приятно: мы идем на войну.

На Джульфу. Гора Арарат

Все распоряжения мы получаем по этапам. В Тифлисе получили: «Закаспийской бригаде двигаться в направлении Персии, к Джульфе и на станции Шах-тахты выгрузиться и ждать распоряжения».

Наш эшелон движется туда. Железная дорога как змея извивается по ущельям. Много мостов и туннелей. Их охраняют пластуны 1-й Кубанской бригады. Они братски приветливо машут нам своими папахами, и мы отвечаем им тем же. На некоторых постах, к нашему удивлению, видны их жены — прибыли ненаглядные подруженьки, чтобы перед войной повидаться с мужьями и, может быть, распроститься навеки…

Наша третья сотня теперь идет без штаба полка, и это всем очень приятно. Двери всех вагонов открыты. Большинство казаков находятся со своими лошадьми, где запах сена и конюшни им милее казарменного вагона. Они, свесив ноги, сидят группами в дверях, рассматривают незнакомые места, весело шутят и поют без умолка песни, словно идут не на войну, а домой, в родимую сторонку. Мы с хорунжим Леурдой все время находимся среди казаков в их вагонах, отвечаем на многие вопросы по географии и истории сих мест, но больше поем с ними песни.

На утро следующего дня через окна офицерского вагона в юго-восточном направлении увидели громаднейшую конусообразную гору. Черная, таинственная, наполовину покрытая снегом, с круглою вершиною, она привлекла к себе внимание всех. Рядом с нею, восточнее, отделенная глубоким провалом, возвышалась такая же гора, с еще более выраженным острым конусом, но ниже первой и вся черная, словно осыпанная истлевшим пеплом.

— Што это? — спрашивают казаки недоуменно. Мы же сразу определили, что это и есть библейские Большой и Малый Арарат.

Так вот они какие, так хорошо нам знакомые по Ветхому Завету еще со школьной скамьи! И вспомнился сам Ной, виноградные лозы, охмелевший отец и его второй сын, по имени Хам. Казаки просят нас в свои вагоны, чтобы от своих офицеров выслушать более подробно о ветхозаветной истории, что мы охотно и делаем, сами с волнением любуясь величественной и таинственной панорамой. Они так близко от нас. Мы определяем расстояние в 3–5 верст до них, но каково же было наше удивление, когда на первой остановке железнодорожные служащие ответили — до них 25 верст!