Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов
У меня сохранялось ощущение нереальности происходящего. Я понимал: в любом случае, процесс поиска работы, устройство на работу и первые дни работы не могут не быть волнительными. Но я и представить не мог, что это будет как-то вот так… Дорога пролетела удивительно быстро. Впечатление произвёл на каком-то отрезке очень близкий густой лес. Как будто дальше он неминуемо должен стать ещё гуще, а Просцово — это что-то о первобытных людях, круглый год в валенках и ушанках. С другой стороны, тревожные думы о работе в селе не очень напрягали. Почему-то казалось, что люди в деревне должны быть как-то мягче, душевнее среднестатистических, и молодого доктора должны встретить если не хлебом-солью, то хотя бы приветливым словом.
Упершись в одноэтажно-деревянный, в окружении «родных просторов» сельский массив, автобус повернул влево и стал медленно выворачивать круг, огибать домишки. По левую руку, за рядом высоких елей, я увидел здания, ни могущие быть ничем иным, как только зданием средней школы. И это зрелище было довольно основательным. Видимо, посёлок не из совсем захудалых.
Завершив полукруг, автобус остановился на как бы площади: продуктовый магазин, церковка, ряд умерших хозяйственных магазинов с крупной надписью белой краской на каждом: ВЫПУСК 1996. Я вышел. Мне указали дорогу. Миновав двухэтажное, скромное и довольно аккуратное на вид здание администрации из простого белого кирпича и с колышущимся (но побуждающим вытянуться смирно) флагом, я очень быстро оказался перед постройкой, несомненно долженствующей быть больницей. Тоже неплохо. За маленьким деревянным неброским забором. В окружении гигантских, плотно заселённых и основательно обжитых грачами тополей. Двухэтажная и довольно уютная, тихонькая. Покрашенная белой краской, не совсем ещё выцветшей; с двух концов встроены круглые, двухэтажные же башни с конусообразными маковками, крыша розовая. (Как выяснилось позже, жилище-замок некоего местного досоветского барина; хотя информацию я не проверял.) Слева что-то вроде гаража, серый УАЗик-буханка и пара каких-то мужичков.
Внутри по больничному меланхолично-тихо. Взойдя по лестнице на 2-й этаж, опытным нюхом нашёл ординаторскую. Там располагались две негромкие дамы средних лет, в халатах (фельдшер и медсестра). Видимо, предвкушавшие моё появление, посмотрели с любопытствующим радушием. Перенаправили в кабинет на втором этаже одной из круглых башен. Главный врач, Татьяна Мирославовна, оказалась женщиной лет сорока пяти, очень высокой, конусообразной, как её башня, с деревенским о́кающим выговором; некрасивая, с орлиным носом и ястребиными глазами, чуть менее официальная, чем по телефону. Не очень было понятно, рада она мне или не очень. Как кто-то из персонала позже шепнул мне, по пьяни, Татьяна Мирославовна побаивалась, что я высижу её из этой её башни. Я до сих пор серьёзно сомневаюсь в достоверности этого шёпота. По крайней мере, в ту нашу первую встречу, рассмотрев мой сертификат (в те времена штука необычная), она, как-то немножко по-детски, что ли, поделилась, что у неё — такой же; недавно получила; только не «терапевта», а «врача общей практики». Мне этот странный комментарий действительно тогда показался каким-то наделанным, вроде даже с интонациями в пользу упрочнения позиций каких-то. Как бы то ни было, очевидно, мой незатейливый, далёкий от тщеславия хабитус расслабил её.
Собеседования как такового практически и не было. В основном, ознакомление с документами. Я понял, что, похоже, обречён на работу здесь. Татьяна Мирославовна просто сообщила мне, что я могу приступить к работе с понедельника. Две ставки: стационар и амбулаторный участок (приём и обслуживание вызовов), работы много. (А она будет вести педиатрический приём, детскую палату и главноврачествовать.) По четвергам ездить на врачебную конференцию в Т-ю ЦРБ. Кстати, сегодня надо там показаться главному врачу. Часть документов о приёме на работу можно будет оформить в поселковой администрации. Мне будет предоставлено бесплатное жильё, квартира, принадлежащая посёлку, по такому-то адресу. Всё это звучало значимо, необычно и в то же время как-то мелко, по-деревенски. В целом, я был рад. Хоть тягость всего, что оставалось за спиной, в то время ни на минуту не оставляла меня.
К счастью, я успел на тот же автобус (из Т… в Просцово в день было всего три рейса).
В Т… я отыскал больницу тоже довольно быстро (помню, в момент поисков в небе проклюнулось плавно устремляющееся к осени солнце). Главный врач ЦРБ встретил меня спокойно, слегка задумчиво. Это был мужчина лет 55, невластный с виду, невысокий. Выслушав мою незатейливую историю, повернул лицо к окну и этак полумечтательно, скорее окну, чем мне, поведал о том, что некогда в Просцово была фабрика «Красный Просцовец», довольно приличная, ну а сейчас… Я не совсем понял, зачем вообще нужна была эта аудиенция. Видимо, Просцовская поселковая больница не была изолированным учреждением, а была подотчётна Т…, вот и надо было мне тут поклониться. Поклонившись, я протопал километра два до автостанции и отбыл обратно в К…
Глава 6. Суббота. Проводы
«Любовь друга — на все времена, и брат рожден, чтобы с братом беду разделить» (Притчи 17:17, перевод Российского библейского общества).
Родители восприняли новость, в целом, благосклонно-деловито. Ободряли, поддерживали, давали советы. Поли я не помню в тот период. Кажется, она была у кого-то из подруг.
Нужно было что-то подкупить, собраться. Вадим (мой старший брат) обещал назавтра помочь с перевозом мебели. Я отправился в город, то ли за покупкой, то ли что-то с документами. И вызвонил Тимофея Вестницкого (мой школьно-походно-институтский друг). Он был востёр на всякие там вещизмнутые штуки и всегда мог дать толковую рекомендацию в этом смысле. Но и, наверное, я ждал некоей эмоциональной поддержки. И тут вышла сверх всего ещё одна неприятность. По тону и зажатому немногословию Вестницкого я понял, что он не может предоставить мне такую поддержку. Тут, конечно, явно чувствовалась рука Ирины Ярославовны (нашей школьной пионервожатой, приучившей нас к походам и бардовской песне, лет на 10 нас старше; Тимофей тогда уже жил с ней, но, кажется, они ещё не были расписаны). У Ярославовны всегда была проблема: она как-то не умела по жизни сохранять нейтралитет; ей обязательно надо было в чьём-либо противостоянии обозначить, кто гад, а кто нет. Видимо, в этот раз, в истории с Поли, я вышел гадом. «Ну что ж», — смиренно подумал я, косясь на Вестницкого, — «и Ярославовну не осудишь, раз у неё характер такой, да и Вестницкого, раз уж он так ей предан. Видно, придется Просцово одному штурмовать, без лучшего друга. Да и правы они, тем более: гад он и есть гад». Но над последней мыслью я в данной ситуации скорее
