Дневник заключенного. Письма - Феликс Эдмундович Дзержинский
Стась прислал денег, теперь мне хватает. Ну, кажется, я уже все написал. Еще: есть здесь в Кайгородском больница и врач, так что смело могу болеть и вливать в себя и на себя различные микстуры, порошки и т. д. Вообще чувствую себя теперь лучше. Врач обещал, что через 1 1/2 года я глаза вылечу.
Ваш Феликс
А. Э. Булгак
[Село Кайгородское] 1 марта 1899 г.
Два твоих письма я получил. Спасибо за присылку через губернатора 50 рублей, только не стоило этого делать. Теперь мои письма находятся под контролем, поэтому я не отвечал и писать буду очень редко. Несколько дней назад я вернулся из уездного города, куда был вызван по поводу воинской повинности, но меня забраковали из-за легких навсегда. Лечиться здесь невозможно, хотя есть врач: сюда едут только молодые врачи и без практики; климат здесь сырой. Я написал заявление о переводе в другое место, но сомневаюсь, выйдет ли что-нибудь из этого. Работаю довольно много — занимаюсь, учусь. Как здоровье твоих мальчиков? Поцелуй их от меня и скажи Рудольфику, что благодаря нам его ждет лучшая судьба, что он сможет свободнее дышать, если захочет приложить силы к тому, чтобы одни не угнетали других и не жили за их счет, чтобы свергнуть золотого тельца, чтобы уничтожить продажность совести и ту темноту, в которую погружено человечество; тогда ему не придется уже скрываться со своей работой, как разбойнику, ибо никто не будет его преследовать. Если все это не найдет отклика в его душе, если он будет жить исключительно для себя и заботиться только о своем собственном благополучии, то горе ему… Не сердись, что я желаю ему того, что считаю высшим счастьем и что для меня свято…
Феликс
А. Э. Булгак
[X павильон Варшавской цитадели][18] 8 марта 1900 г.
Я чувствую себя довольно хорошо… Жизнь выработала во мне, если можно так сказать, фаталистические чувства. После совершившегося факта[19] я не вздыхаю и не заламываю рук. Отчаяние мне чуждо.
Летом в Кайгородском я весь отдался охоте. С утра до поздней ночи, то пешком, то на лодке, я преследовал дичь. Никакие препятствия меня не останавливали. Лесная чаща калечила мое тело. Я часами сидел по пояс в болоте, выслеживая лебедя. Комары и мошки, точно иголки, кололи мне лицо и руки; ночью, когда я ночевал над рекой, дым разъедал глаза. Холод охватывал все тело, и зуб на зуб не попадал, когда вечерами, по грудь в воде, мы ловили сетью рыбу или когда под осень я выслеживал в лесу медведя. Ты спросишь, что гнало меня из дому? Тоска по родине… по той, которая так врезалась в мою душу, что ничто не сможет вырвать ее, разве только вместе с самим сердцем.
Ты думаешь, может быть, что эта охотничья жизнь хоть сколько-нибудь меня успокоила? Ничуть! Тоска моя росла все сильнее и сильнее. Перед моими глазами проходили различные образы прошлого и еще более яркие картины будущего, а в себе я чувствовал ужасную пустоту, которая все возрастала… Я почти ни с кем не мог хладнокровно разговаривать… Эта жизнь в Кае отравляла меня… Я собрал свои последние силы и бежал. Я жил недолго, но жил…[20]
Феликс Дзержинский
А. Э. Булгак
[Седлецкая тюрьма][21] 3 июля 1901 г.
Дорогая Альдона!
Хочу написать тебе пару слов, но, право, не знаю, что писать. Так монотонна моя жизнь, так недостает новых, свежих впечатлений, что впрямь мне не о чем думать, а пережевывать в мыслях все одно и то же — ужасно скучно! Писать о том, о чем хотел бы, не разрешают. Я прочел два твоих письма ко мне и вижу, что ты представляешь себе меня таким несчастным, каким я никогда не был и не являюсь. В материальном отношении мне даже слишком хорошо, а что касается того, что у меня нет ни свободы, ни' книг, что я нахожусь в одиночном заключении и что мое человеческое достоинство как заключенного подвергается всевозможным оскорблениям… то помни, дорогая Альдона, что эти страдания тысячекратно окупаются тем моральным самосознанием, что я исполняю свой долг. Надо обладать этим самосознанием, чтобы понимать, что мы, заключенные, счастливее большинства тех, кто находится на свободе, ибо хотя тело наше заковано, но душа наша свободна, а у них рабские души. Не думай, что это пустая фраза, красное словцо, отнюдь нет. Ты видишь, что после первого ареста и заключения я не отступил от своего долга, как я его понимал и понимаю. Но чтобы достигнуть поставленной цели, такие, как я, должны отказаться от всех личных благ, от жизни для себя ради жизни для дела. Я пишу тебе, дорогая Альдона, все это лишь для того, чтобы ты не считала меня «беднягой» и не писала мне об этом.
Ты хочешь знать, как я выгляжу. Постараюсь описать тебе как можно точнее: я так возмужал, что многие дают мне 26 лет, хотя у меня еще нет ни усов, ни бороды; выражение моего лица теперь обычно довольно угрюмое и проясняется лишь во время разговора, но когда я увлекаюсь и начинаю слишком горячо отстаивать свои взгляды, то выражение моих глаз становится таким страшным для моих противников, что некоторые не могут смотреть мне в лицо; черты моего лица огрубели, так что теперь я скорее похож на рабочего, нежели на недавнего гимназиста, вообще я подурнел, на лбу у меня уже три глубокие морщины, хожу я, как и раньше, согнувшись, губы часто крепко сжаты, и к тому же я сильно изнервничался…
