Лев Данилкин - Человек с яйцом

Следующая фигура, о которой появляются свидетельства, — прадед Проханова по материнской линии, Тит Алексеевич Фефелов. Шли годы, и многие члены молоканской общины выбивались из круговорота натурального хозяйства и брались за промысел. Самым популярным бизнесом того времени был частный извоз. Чтобы открыть свою лавочку, требовалось иметь несколько лошадей, кибитку, хорошие связи на почтовых станциях и минимальный комплект для самообороны. Сферой интересов русских ямщиков была Военно-Грузинская дорога — стратегическая магистраль для кавказских и русско-турецких войн. Там передвигались военные грузы, и на транспортировке можно было хорошо заработать. Уже через несколько лет Тит был владельцем нескольких ямов и первостатейных, по уверению его правнука, лошадей. Однажды, когда в очередную русско-турецкую войну (речь идет о 70-х годах XIX века) на фронт ехал некий великий князь, Тит так лихо домчал его до Тифлиса, где располагалось генерал-губернаторство, и при этом оказался таким обходительным, что клиент, в знак благодарности, пожаловал ямщику перстень — изумруд, окруженный десятком бриллиантов. Теперь этот перстень, ставший фамильным, лежит в шкатулке у Проханова среди прочих bric-a-brac. Изумруд, если присмотреться к нему, сколот. Эта трещина появилась, когда один из дедов Проханова, в гневе на свою жену, шандарахнул кулаком по столу. На самом Проханове этого перстня я никогда не видел. Перешла ли к нему гневливость его предка? «Иногда срываюсь». Плохо себе это представляю, честно говоря. «Нет, меня посещают иногда приступы бешенства, сейчас меньше, чем раньше… Я называю это бешенством, потому что, когда оно кончалось, у меня возникало ощущение бездонной тоски: я понимаю, почему в Писании сказано, что гнев приравнивается к убийству, что человек, который гневается на ближнего своего, убийца, что это один из самых страшных грехов. Что такое гнев? — это такая одержимость, слепота, разрыв всех сдерживающих элементов, в этом состоянии люди способны убивать, я это все знаю…»

Разбогатевший на извозе и сумевший уберечься во время турецких и кавказских кампаний Тит (чей портрет, кстати, украшает десктоп прохановского лэптопа, «строго и укоризненно смотрит на все мои деяния, и мне кажется, что к моему творчеству он относится серьезнее, чем я сам») перебрался из своей родовой Ивановки в Тифлис, где принялся приобретать недвижимость, скупил несколько домов и вошел в городскую элиту. Тифлис в те времена был столицей российского юга; И. С. Проханов, о котором еще зайдет речь, писал про него: «Если вы посетите Тифлис, вы увидите космополитический город, похожий на этнографический музей, где грузины, абхазцы, осетины, армяне, татары и многие другие ходят туда и сюда по улицам, напоминая картинную галерею разнообразием своих одежд. Это место напоминает времена Вавилонской башни». В Тифлисе до тридцатых годов XX века работал Молоканский рынок, но вообще, молокане жили несколько наособь.

Тит Фефелов.

Женой Тита Алексеевича Фефелова была Аграфена Петровна Мазаева — та самая, которую главный герой романа «Надпись» Коробейников узнает в тонущей корове. Мазаевы были династией купцов и промышленников, миллионщиками, которые в молоканской среде пользовались репутацией «старцев», сторонников домостроевских традиций. В большом двухэтажном доме — одном из приобретений Тита — жила семья, имевшая восьмерых детей: трое девочек и пятеро мальчиков. Шесть десятков лет спустя, 26 февраля 1938 года, именно в этом здании появится на свет А. А. Проханов. Национализированный после революции и превратившийся в обычный многоквартирный, этот дом стоит там и теперь.

Фефеловы.

Помнит ли он свое детство в этом доме в Тбилиси? «В Тбилиси я не могу ничего помнить, потому что в Тбилиси я только родился, 26 февраля, а уже в марте был снова в Москве. В Тбилиси отправили рожать мою мать, потому что считали, что там теплее, что там родственники, старые связи. Спустя много лет у меня был такой период, когда я был поводырем слепых, и однажды мои московские слепые поехали в гости к тбилисским слепым. Я пришел к своему дому, причем это был уже другой Тбилиси, другой город и другие названия улиц. Бабка рассказала мне, как найти этот дом на Татьянинской улице. Ну, скажем, пойдешь по Никольской набережной, дойдешь до Кирочной улицы, где кирха стояла, свернешь там налево и пойдешь до ресторана Вейцеля — ничего этого уже нет, все занято другим, никакой кирхи. И вот я ночью, после очередного пира, оставил слепых, пьяный, в таком галлюциногенном состоянии, пошел по ночному Тифлису, спрашивая прохожих, нашел эту улицу и среди глубокой ночи, в три часа, сел на тротуар и смотрел на двухэтажный дом с воротами посередине, где я родился, где родились мои предки. Мимо меня бегали кошки, входили в подворотню, и мне казалось, что эти кошки оборотни, метемпсихоз — что это мои предки, пращуры.

— У Бондаренко написано, что по праву рождения вы имели бы основание претендовать на грузинское президентство не меньше, чем какой-нибудь Шеварднадзе (которого, заметим в скобках, Проханов однажды назвал „витязем в крысиной шкуре“).

— Это все бреды бондаренковские. Никаких прав у меня, по-видимому, нет, да и нет никаких претензий. Грузия меня интересует стратегически только как отколовшаяся от России мятежная республика, которую придется — не мне, так моим внукам, — пристегивать обратно, батальонами или энергосистемами. И еще, конечно, в моем роду ходят кавказские мифы, легенды родовые, бабушка, например, все время рассказывала, как мой дед ходил в гости к чеченцам, своим друзьям, с которыми они вместе учились, и однажды эти друзья решили его ограбить — снять с него кольцо золотое, часы. Он где-то подслушал этот разговор и делал вид, что пьет, а сам не пил, набил карманы песком, а когда они пошли провожать его и замыслили уже нападение, он кинул им в глаза горсти песка, ослепил их и этим сам спасся».

Тит Фефелов порвал с молоканством и перекрестился в баптисты. Молоканство к концу XIX века стало чем-то вроде конфессиональной экзотики, по крайней мере, для представителей истеблишмента; молокан запрещалось брать на офицерские должности, православные партнеры по бизнесу поглядывали на них с подозрением. В Россию тем временем хлынуло множество миссионеров из Европы — среди знати обычно проповедовали англичане, а среди низших сословий — немцы. Новые баптисты, как правило, рекрутировались не из православных, а как раз из молокан. Однажды в Тифлис явился проповедник Феттлер, который и обратил многих бывших молокан в баптизм — более вестернизированную форму протестантизма.