На линии огня - Семён Михайлович Борзунов
— Откуда ты взял?
— Ниоткуда! Просто никогда вас таким не видел.
— Каким?
— Темным, как туча… — И Чолпонбай сдвинул брови, показывая, как темна туча.
— Тебе просто так показалось.
— Вы уже несколько дней такой… Будто потеряли чего. Будто потеряли близкого человека, брата потеряли. Я чувствую, что у вас сердце болит. Вон даже губы пересохли. Но почему со мной не поделитесь? Мы ведь ничего не скрываем, а беда, если ее разделить с другом, так вдвое меньше будет. Может быть, я вам чем-нибудь помогу?
Сергей чувствовал, как при каждом слове друга горло его сжимает невидимая, но цепкая рука. Он силился улыбнуться, но губы искривила гримаса.
— Неужели даже мне сказать не можете? Может, с девушкой, с Ниной, может, что? Ну, скажи, скажи…
Сергей развел руками, заново переживая то, что пережил несколько дней назад, распечатав письмо, извещавшее о гибели Токоша.
На противоположной стороне раздался выстрел. Дрогнула земля. Чолпонбай поднял к глазам бинокль, и оба перевели взгляд на реку.
Удивительна судьба военного журналиста! Сколько нового, значительного видишь и познаешь каждый день. Сколько хороших людей встречаешь на жестоком фронтовом пути, что собственные переживания, собственная жизнь вроде бы и не в счет. Вроде бы и не живешь ты сам, занятый чужими судьбами. Да и разве чужие они, эти жизни и судьбы? Видать, не зря говорят, что у журналиста не одна, а десять, сотни жизней. И впрямь, написать что-либо внятное о человеке можно только тогда, когда переживешь, прочувствуешь то, что пережил и прочувствовал он, другой человек. Каждый новый очерк — это чья-то жизнь, которая стала частью твоей собственной жизни.
И правду говорят, что порою встреча становится судьбой. Конечно, как ее понимать, эту судьбу? Однажды Сергей Деревянкин зимой спешил в штаб стрелкового полка. На снежной, еще не очень разъезженной, но дважды разбомбленной проселочной дороге встретились ему молодые солдаты в новеньких шинелях. Новобранцы только что прибыли из запасной кавалерийской дивизии.
Сергей по своей всегдашней привычке, все прибавляя и прибавляя шаг, бегом обгонял строй. Но на обочине споткнулся о кусок тележного колеса, чуть было не упал и почему-то сконфуженно оглянулся.
На него с каким-то участием, очень по-доброму смотрели ясные, черные глаза. На секунду Сергей остановил свой взгляд на этом молодом раскосом, скуластом парне. Только это лицо и увидел Сергей, будто бы и не было вокруг больше никого.
Позже он опять увидел этого парня уже в штабе полка. И снова отметил, какие выразительные у него глаза.
У Сергея тогда было задание написать очерк о молодом бойце батальона, который только что выбил немцев из деревеньки, куда его и направили. Уточнив дорогу, он заторопился к месту недавнего боя. Шел и все время, как это часто бывает с журналистами, вспоминал почему-то широкоскулое загорелое лицо, ясные черные глаза человека, видимо точно знавшего, ради чего он надел шинель, во имя чего пересек огромные пространства, чтобы здесь с винтовкой в руке влиться в солдатские ряды. Свет его глаз словно бы исходил из самого сердца.
Давно ли сам Сергей таким же юным учился в военно-политическом училище в Житомире. Давно ли бережно хранил номера «Пионерской правды», где были (центральная пресса!) помещены две его заметки и небольшое стихотворение о Пушкине? Давно ли? А как потом с двумя кубарями в петлицах был комиссаром разведроты в танковой бригаде, вел дневник. Как восторженно читал ночью в Перемышле стихи Пушкина в ту самую ночь, когда началась война. И как тогда в первый же день войны за какой-то огромный непреодолимый барьер было отброшено детство и юношество, работа в районной газете, куда его почетно пригласили как активного и способного селькора. И только ясно всплыли в памяти слова редактора газеты. Он знал отца Сергея, воевал с ним, хорошо помнил его и сказал, что Сергей очень похож на отца. А отец Сергея, неграмотный мужик, был человеком, смелым в бою… В гражданской войне имел отличия. И погиб смертью героя.
Сергей шел по вечереющему молчаливому лесу, удивляясь этой вот тишине, и тому, что не встретил никого. По мере приближения к деревне он все острее, просто физически чувствовал подстерегающую его беду. Может быть, поэтому и не сразу вошел в деревню. Он предусмотрительно (война научила этой осторожности) остановился и долго рассматривал околицу, улицу, что совсем близко подступала к обожженным деревьям березового леса.
Было тихо и пустынно. Ни голоса, ни серой солдатской шинели. Очень осторожно, от дерева к дереву начал Сергей приближаться к деревне, уже совсем успокаиваясь и поругивая себя, если не за трусоватость, то уж, во всяком случае, за то, что нервы расшалились. Вот он уже шел вдоль подлесной улицы. По-прежнему вокруг было тихо. И опять подумалось: «Чего это я заосторожничал?» И бодро зашагал напрямик через огороды к домам.
И тут, когда он совершенно успокоился и вошел в деревню, в вечерних сереньких сумерках у самой большой избы, четвертой справа, увидел немецкую грузовую машину с откинутым задним бортом и гитлеровцев, живых, здоровых, невредимых. Они передавали из рук в руки какие-то ящики и весело переговаривались. Сергей опрометью кинулся к лесу… А тем временем командир полка отдал распоряжение отправить в эту деревеньку новобранцев, среди которых находился и Чолпонбай Тулебердиев. Тот самый молодой киргиз, на которого обратил внимание Сергей, когда спешил в деревню. Сообщение его об увиденном там было неожиданным. Это вынудило командира полка отменить свое приказание, хотя и обидно было признать, что немцам удалось потеснить второй батальон и закрепиться в деревне.
Вот с той поры Чолпонбай Тулебердиев и считал, что его друзей и его самого выручил Сергей Деревянкин. И хотя сам Сергей скоро забыл об этом мимолетном эпизоде и даже не сделал в записной книжке ни одной пометки, Чолпонбай не забыл ничего и привязался к политруку. Ему, Сергею, первому рассказал, первому и единственному о любимой Гюльнар и о брате Токоше, дал его адрес.
III
Чолпонбай и Сергей долго и молча смотрели на правый берег Дона.
Вернее, внимательно в бинокль смотрел Чолпонбай, а Сергей пытался представить себе, как воспримет его друг известие о гибели брата.
«Если мне так тяжело, то каково же будет ему? А если завтра, вернее, этой ночью перед рассветом что-нибудь случится со мной? Кто же тогда скажет ему? Нет, я должен, обязательно должен сказать правду… — думал Сергей. — Кажется, война сняла все заботы, кроме одной, — быть солдатом-журналистом. Но сколько тревоги может уместиться в
