Анатолий Алексин - Перелистывая годы

Мама устроила репетицию целой литературной программы: я дважды или трижды продекламировал все стихи Самуила Яковлевича, которые знал наизусть…

На следующий день мы, затаившись на своем втором этаже, стали ждать. Время шло… А Маршак, приехавший и, как мы углядели, вошедший в дачу, все не появлялся. Потом выяснилось, что он, по его собственным словам, «завалился спать». Мама объяснила мне, что быть выдающимся писателем очень утомительно… Наконец часа в четыре Самуил Яковлевич вышел в сад – и Алексинский, как было договорено, махнул нам рукой. Мы спустились… И были представлены своему кумиру.

Маршак не только проповедовал, что с детьми надо общаться «на равных», но сам так именно и общался с ними.

– Здравствуй, голубчик! Как живешь? – спросил он у меня, будто мы с ним давно были в приятельских отношениях.

– Хорошо, – ответил я, что в те дни еще соответствовало истине.

– А что поделываешь, если не секрет?

– Я люблю стихи.

– А играть в чехарду или в жмурки не любишь?

– Но стихи я люблю больше. Честное слово!

– Я тоже стихи люблю больше.

– Он почти всего вас знает наизусть, – запинаясь, сообщила мама. – Можно почитать?

– Пожалуйста… Если ты, Толя, хочешь.

– Я хочу. Честное слово!

– Я и так верю, что каждое твое слово – честное. Эта фраза Маршака мне запомнилась.

Я читал, а мама шевелила губами: вдруг забуду! Но я не забыл.

Самуил Яковлевич вынул платок и протер очки:

– Спасибо, голубчик.

– Он и сам пробует сочинять… – Мама сочла, что настал подходящий момент для этого сообщения.

– Почитай, голубчик. Если, конечно, хочется… И я прочитал:

Поет соловей у меня под окном,И весело, весело мне.Но как запоет он грустную песнь,Тоскливо, тоскливо в душе…

– Это прекрасно, что твоя душа уже умеет тосковать. А не только веселиться!

То были мои единственные стихи, которые, кажется, понравились Маршаку.

– Он много читает, – оповестила его мама.

– Сколько читает – это важно, но еще важней – что читает. Ты согласен, голубчик?

Я согласился.

– Есть книги, не прочитав которые, просто трудно жить дальше. Вот, к примеру…

Он назвал книг двадцать, не меньше. А мама, в совершенстве владевшая стенографией, успела записать. Когда Маршак назвал «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, я опростоволосился, заявив, что петь не умею. Маршак как бы между прочим, не унижая меня иронией, пояснил, что это песнь, которую не поют, а читают.

– А знаешь, что иногда ближе всего к жизни? – спросил меня вдруг Самуил Яковлевич. И сам же ответил, поскольку никакого экзамена устраивать не собирался: – Ближе всего к жизни бывают порой… сказки. Вот «Сказка о рыбаке и рыбке»! Еще не читал? Прочти, голубчик… И время от времени перечитывай. Каждый, я думаю, должен ее понять… чтоб не остаться у «разбитого корыта».

Потом мы отправились на реку.

– Давай посостязаемся, – предложил Самуил Яковлевич. Стал бросать камешки и подсчитывать, сколько раз они подпрыгивали на воде. Я тоже бросал, но неизменно ему проигрывал.

– Не огорчайся, голубчик! Это понятно: я вырос на море. Мог бы, конечно, тебе проиграть… Но ты бы, я полагаю, обиделся. Не люблю играть в поддавки! А ты?

– И я не люблю.

Я любил его и все, что любил он, а то, что он отвергал, я отвергал тоже.

Прошло шестьдесят с лишним лет. Трудно поверить… Думаю, я без искажений воссоздал ту встречу. Некоторые слова, может, были иными, но их смысл, их суть я передал точно. Честное слово…

Недели через две оповестили, что к нам пожалует Лазарь Моисеевич Каганович. На той же даче жила семья какого-то начальника по фамилии Приворотский, а жена того Приворотского приходилась родной сестрой жене Кагановича.

Все выглядело примерно так… Предупредили, что визит будет семейным: никакая торжественность, никакая официальщина не должны сопровождать Лазаря Моисеевича.

Чтобы придать визиту совсем уж демократичный, лишенный казенности характер, «сестра жены» попросила меня прочитать то стихотворение, которое одобрил Маршак. Мама попыталась объяснить, что ситуация все же совсем другая… К месту ли будут мои стихи?

– Нам посоветовали, чтобы Толя обязательно прочитал, – многозначительно настоял Приворотский.

Стало быть, посещение Кагановича готовилось заранее, дача была «под колпаком» и о встрече с Маршаком знали во всех подробностях.

Несмотря на «семейный характер» встречи, к нам на заре пожаловала охрана Лазаря Моисеевича. Весь дачный участок изучили, исследовали, рассмотрели под микроскопом. Разглядывали чуланы, беседку, ощупывали скамейки, каким-то загадочным аппаратом «прочесывали» траву, кусты, клумбы.

Дача самого Кагановича высилась за рекой… Оттуда в полдень к нам прикатил «линкольн» с металлической собакой в азарте прыжка на радиаторе. Вожди, позднее усевшиеся в «паккарды», тогда ездили на «линкольнах». Удручающее единообразие наблюдалось и в этом!

Лазарь Моисеевич был в белом кителе и белой «сталинке» на голове. Говорил с явным еврейским акцентом.

Именитого гостя сопровождали жена, словно двойник похожая на жену Приворотского, и дочь Майя, которая сразу же показалась мне симпатичной и доброжелательной. Ну, а еще на участке как бы невзначай оказались охранники, улыбавшиеся непрерывно и без всякой причины.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал Лазарь Моисеевич.

И все не вполне стройным от внутренней дрожи хором ответили:

– Здравствуйте…

Я постарался спрятаться за взрослыми спинами, но Каганович тут же меня высмотрел: первое внимание полагалось дарить детям.

– А тебя как зовут?

Я ответил… Лазарь Моисеевич нежно, но и настоятельно вытянул меня из общей «группы встречающих». Уселся на скамейку, а меня усадил на колени. Маме это не нравилось, и она нервно вытирала ладонью лоб.

– Рассаживайтесь, товарищи, – предложил Каганович всем остальным. Но все остались «на своих двоих».

– Ты пионер? – спросил Каганович.

– Ему еще рановато… – предположила дочь Майя.

Лазарь Моисеевич огорчился:

– Но ты, я надеюсь, готовишься… в пионеры?

– Не волнуйся, папа. Как он может не готовиться? – аккуратно поставила на место своего всемогущего родителя дочь Майя.

Мама, казалось, вот-вот благодарно бросится ей на шею.

– А знаешь ли ты, что значит «пионер»? – настоятельно допытывался Лазарь Моисеевич.

Я замешкался. Мама вытерла лоб.

– Это значит – идущий впереди, в авангарде. Будешь таким?

– Он будет. Не волнуйся, папа! – опять пришла на выручку его дочь Майя, которой в семье, видно, была позволена и ирония.