Елена Кочемировская - 10 гениев литературы

Н. Тургенев смотрел на поэзию свысока, делая исключение лишь для агитационно-полезной политической лирики. Эти воззрения он старался внушить и Пушкину. Влияние Н. И. Тургенева отчетливо сказалось в стихотворении «Деревня» и оде «Вольность», которая выражала политические концепции «Союза Благоденствия». Резкие выходки Пушкина, насмешничество, эпиграммы, легкомысленное отношение к службе раздражали Н. Тургенева и заставляли его «ругать и усовещать» поэта. Н. Тургенев ежедневно бранил Пушкина за «леность и нерадение о собственном образовании. К этому присоединились и вкус к площадному, волокитству, и вольнодумство, – также площадное, XVIII столетия».

Пушкин уставал от нравоучений, и порой назло аффектировал мальчишество своего поведения, на любой пустяк готов был ответить вызовом на дуэль. По ничтожным поводам он вызвал: Н. Тургенева (правда, тут же с извинением взял вызов обратно), своего дядю С. И. Ганнибала, М. Корфа и многих других. Он стрелялся даже с Кюхельбекером (оба выстрелили в воздух, и дело кончилось примирением).

Осенью 1817 года Пушкин познакомился с Ф. Глинкой – известным литератором и активным деятелем тайных декабристских организаций на раннем этапе их существования. Совмещая роль одного из руководителей «Союза Благоденствия» и адъютанта Петербургского военного генерал-губернатора Милорадовича, Глинка оказал важные услуги тайным обществам, а также очень способствовал смягчению участи Пушкина в 1820 году. В 1819-м Глинка был избран председателем Вольного общества любителей российской словесности в Петербурге.

С Н. Муравьевым Пушкин познакомился еще в Лицее, и через него был привлечен к участию в заседаниях «Союза Благоденствия», не имевших конспиративного характера. Их целью было распространение влияния «Союза» – ничего более серьезного Пушкину не доверяли, поскольку бытовало мнение, что «он по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании тайного общества». Много лет спустя, работая над десятой главой «Евгения Онегина», Пушкин описал такое заседание:

Витийством резким знамениты,Сбирались члены сей семьиУ беспокойного Никиты,У осторожного Ильи.Друг Марса, Вакха и Венеры,Им резко Лунин предлагалСвои решительные мерыИ вдохновенно бормотал.Читал сво<и> Ноэли Пу<шкин>,Мела<нхолический> Якушкин {44}),Казалось, молча обнажалЦареубийственный кинжал.

В 1818 году Пушкин явился к П. Катенину {45}, взгляды которого расходились с принципами «Арзамаса», со словами «побей, но выучи». Катенин, как признавал Пушкин впоследствии, очень благотворно повлиял на него, отучив «от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли».

В этот период Пушкин еще больше сблизился с П. Я. Чаадаевым, с которым познакомился когда еще был лицеистом. Чаадаев был охвачен жаждой славы; мысль об избранничестве не покидала его всю жизнь. Беседы с ним научили Пушкина видеть и свою жизнь «облагороженной высокою целью». Только этим, по мнению Ю. Лотмана, можно объяснить появление стихов:

И на обломках самовластьяНапишут наши имена.

Почему на обломках русского самодержавия должны написать имена Чаадаева, «двадцатилетнего с небольшим молодого человека, который ничего не написал; ни на каком поприще ничем себя не отличил», как ядовито писал о нем один из мемуаристов, и Пушкина, ничем еще о себе не заявившего в политической жизни? Нескромность этих стихов сегодня скрадывается тем, что Пушкина воспринимается в лучах его последующей славы, но в те годы они выглядели более чем странно.

В 1818–1819 годах Пушкин работал над «Русланом и Людмилой», читая отрывки из поэмы на субботах у Жуковского. Работу над произведением он завершил весной 1820 года. Происхождение поэмы чрезвычайно сложно: в ней прослеживаются мотивы сказок о Еруслане Лазаревиче и Кирше Данилове, «Слова о полку Игореве». В качестве источников сам Пушкин указывает «Двенадцать спящих дев» Жуковского, волшебные сказки Антуана Гамильтона, рыцарские романы, «Душеньку» Богдановича, поэмы Ариосто, поэму «Pucelle» Вольтера, откуда были взяты иронический тон, отступления, длинные лирические введения и манера переносить читателя с места на место, оставляя героя или героиню в критическом положении. Еще важнее непосредственные заимствования из «Богатырских повестей» Н. А. Радищева и «Русских сказок» М. Чулкова.

Историко-литературное значение первой поэмы Пушкина состоит в идее придать художественную форму «преданьям старины глубокой» и в прелести самой формы. Сам Пушкин считал впоследствии свою первую поэму холодной – и в ней, как пишет А. Кирпичников, действительно, мало чувства по сравнению с «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном» и пр. «Однако она несравненно выше всего, что было написано до ее в подобном роде, – продолжает А. Кирпичников. – Национальный элемент в ней крайне слаб, и весь состоит из имен, полушутливых восхвалений русской силы, да из полудюжины простонародных образов и выражений; но в 1820 году {46} и это было неслыханной новостью. Добродушный, но умный юмор поэмы, смелое соединение фантастики с реализмом <…> показали, что с этого момента русская поэзия освобождается от формализма, шаблонности и напускного пафоса и становится искренним выражением души человеческой. Оттого эта легонькая сказка и произвела такое сильное впечатление; оттого Пушкин для своих современников оставался прежде всего певцом Руслана».

Пушкин жег «свечу жизни» с обоих концов, и «если Любовь была как бы знаком этого горения, то Шалость и Лень становились условными обозначениями неподчинения дисциплине государственного бюрократизма, – пишет Ю. Лотман. – Чинному порядку делового Петербурга они противостояли как протест против условных норм приличия и как отказ принимать всерьез весь мир государственных ценностей. Поэтическая шалость и бытовое «бунтарство» стали чертой его жизненного поведения». Разумеется, в Петербурге 1819–1820 годов нашлось немало людей, доносивших правительству о стихах и выходках Пушкина. Особенно усердствовал В. Н. Каразин – беспокойный и завистливый человек, одержимый честолюбием (славу ему, впрочем, принесло доброе дело – открытие Харьковского университета). Его доносы, доведенные до сведения Александра I, были тем более ядовиты, что Пушкин представал в них оскорбителем царя, а мнительный и злопамятный Александр мог простить самые смелые мысли, но никогда не прощал личных обид.

В результате граф Милорадович с разрешения императора призвал Пушкина к себе и велел произвести обыск на его квартире. По столице поползли слухи о том, что Милорадович якобы высек поэта. Пушкин был совершенно потрясен и считал себя бесповоротно опозоренным. Не зная, на что решиться – покончить ли с собой или убить императора как косвенного виновника сплетни, – он бросился к Чаадаеву, который успокоил Пушкина: человек, которому предстоит великое поприще, должен презирать клевету и быть выше своих гонителей.