Надежда Кожевникова - Незавещанное наследство. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие

В СССР он бывал много раз, в застой, в перестройку, останавливаясь не только в гостиницах, но и в студенческих общежитиях, с местами общего пользования в конце коридора, так что в наших отечественных реалиях отнюдь не являлся новичком. В отношении советской действительности никаких иллюзий не испытывал, но обрадовался нашему возвращению из Швейцарии на родину, в момент замаячивших там радужных, как представлялось, перемен.

Неустройство, скудность московского, после Женевы, быта ни нас, ни Сережу не смущали. Как-то с ним вместе встречали у нас Новый год, в складчину, гости с собой приносили в очередях длиннющих добытое, и Сережа, с присущей ему деликатностью, привез не валютные лакомства, а наше «Советское» шампанское, тогда еще без мыльного привкуса, и кустик бело-розовой азалии в горшке.

В джинсах, ковбойке, видавших виды ботинках «Timberland», с седым, плотным, почти по-солдатски коротко стриженым ежиком, Сережа, как мы его наблюдали, держался всегда, везде просто, естественно, что присуще породистым людям, чей стержень испытания не расшатывают, а укрепляют.

Его отец в белую армию пошел шестнадцатилетним добровольцем, рядовым, сражаться не за богатство, не за поместья – их не было. Сережу, детство которого прошло в послевоенной Германии, в разрушенном Мюнхене, воспитал отчим, на Запад попавший как военнопленный, а до войны успевший в лагере отсидеть за религиозные убеждения, так что по поводу коммунистических «идеалов» у Сережи сызмальства сложилось четкое представление. Но он так же рано осознал, что режим – это одно, а родина совсем другое. Позавидовать можно, как та эмиграция сумела и в себе самих сохранить любовь к отчизне, и детей обучить, несмотря ни на что, ее чтить, любить.

Сережа, издалека, за океаном, проник в прошлое России, ее культурное наследие гораздо глубже, основательней, чем мы, родившиеся, выросшие на ее территории. Видимо, сама по себе почва не гарантирует прочных духовных корней и патриотического заряда тоже. На переговорах по разоружению в Женеве, если переводчики с советской стороны что-то не успевали, или ленились, или халтурили, Сережа брал часть их работы на себя. Когда мы заезжали за ним в отель, от усталости казался постаревшим, осунувшимся. Обязательства и чувство долга, хотя вроде бы близки, отличаются и в побуждении, и в проявлении. Мы руководствовались извне навязанным «нельзя», а Сережа из «можно» создавал собственное, волевое «нужно». Немногим нас старше, он был зрелым, сформировавшимся человеком, а мы пока нет.

Поэтому, как потом дошло, в неразберихе начала девяностых сориентировался быстрее нас. Отпрянул, уловив сразу гнилостный запашок, тогда как мы чуть было не вляпались, поддавшись на заманы тоже что-то урвать, хапануть. И страшно представить, чем бы это могло закончиться.

Личные убеждения, пожалуй, единственная защита от соблазнов вседозволенности, за искушение коими неизбежно наступает расплата. Катастрофам глобальным предшествует психоз взбудораженной, алчущей добычи толпы. Так случилось в 1917-ом году, и уже на нашей памяти, нашем опыте в смрадных девяностых.

Приватизация государственной собственности – а точнее разграбление державы – подготавливалась не при Ельцине, а значительно раньше, уже в 1986 году. Это не мои дилетантские домыслы, а факты, обнародованные в умной, дельной, жесткой книге социолога Ольги Крыштановской "Анатомия российской элиты", вышедшей в 2005 году в издательстве «Захаров». Там названы семь этапов становления бизнес-элиты в современной России, и основное, чем эти этапы скреплялись – недопущение со стороны, извне никого. Крыштановская так подытоживает свое исследование: "Богатым в России позволяет быть власть, которая в политическом обществе использует разрешение богатеть как свой ресурс, как привилегию, которой можно награждать достойных. Тех же, кто позволил себе разбогатеть, не заручившись поддержкой власть имущих, ждут репрессии и разорение". Вот и все, мыльный пузырь ельцинско-путинской демократии лопнул.

Большинство, как обычно, прозевало момент дележки втихую, в междусобойчике, когда отбирались олигархи из комсомольцев, прирученных теми, кто правил страной при номинальном еще социализме. Сверхприбыли им дали, спустили сверху, и никто случайный в тот тесно спаянный круг не проник. Миф, что миллиардные состояния сколотили самые даровитые, смелые, оборотистые. Их даже просто сообразительными нет оснований называть. Марионетки, чьи дерганья определялись прожженными циниками, остающимися за кадром, вне сцены. Марионетками они и посейчас остаются, усвоив, что задарма, в одночасье даденное, можно так же в одночасье и отнять. На самом деле никакая они не элита, а назначенцы. Вот почему им на страну, на народ наплевать. Хапнуть и сбежать – вот вся их стратегия. И как бы не выряжались, в какие бы не заселялись замки, были, есть и пребудут беспринципным быдлом, не способным не то что сочувствовать, а даже увидеть, заметить сограждан, дошедших до края по их вине.

Молодые, а на глазах размордели, заплыли, не могут насытиться, что опять же есть проявление плебейства, низменной голыдьбы. Бездонность утробы – наказание хамов, возомнивших себя избранниками. Тогда как избранность вовсе не выигрыш в лотерею, а судьба, исподволь вызревающая, постепенно ведущая к, так называемой, удаче, успеху, и судьбу, то, что ею движет, не обмануть.

От качества элитарного слоя зависит все общество. Была ли элита в СССР? Была, несомненно. И к номенклатуре такие люди отношения не имели. Номенклатура, как и олигархи теперешние, назначалась и увольнялась, исчезая с концами. Но кто нынче помнит фамилии некогда всесильных министров, первых секретарей ЦК республик "великого, нерушимого", членов политбюро? А вот те, кто творил музыку, живопись, литературу, свершал открытия в науке – и ушедшие, и существовавшие тогда рядом с нами, – влияли и продолжают на нас влиять.

Как бы советская власть ни давила, ни притесняла, оставались сферы, ниши, где дышалось свободно, легко, счастливо, можно сказать. Такая элита – да, творческая интеллигенция – определяла ценностную шкалу, нравственные критерии и ту атмосферу, благодаря которой советские граждане не превратились в скотов.

Я, скажем, училась в музыкальной, действительно элитарной, с жестким отбором, школе. Но не социальный статус и уж не деньги родителей решали, кого туда примут, а кого отчислят из любого класса: фильтрование проводилось ежегодно и справедливо, надо признать. Кстати, наиболее одаренные, ставшие лауреатами международных конкурсов, звездами с мировой известностью, поселялись частенько в школьном общежитии, ведь таланты для обучения в той школе собирались со всей страны.