Николай Микава - Грузии сыны

А ведь именно в эти годы Бараташвили создал самое значительное свое произведение — «Судьбу Грузии».

Судьба Грузии… Как много звучит для грузина в этих словах! Здесь и судьба народа, и судьба большой культуры, заложенной еще на заре цивилизации, и судьба этих высоких гор и бурных рек, которые столь много значат для любого, кто рос на их берегах и склонах.

Судьба Грузии решалась в те страшные дни, когда истерзанная страна буквально истекала кровью. Последняя попытка царя Ираклия II отстоять независимое государство окончилась неудачей. Мудрый государственный деятель понял, что надо выбирать: или единоверная Россия, или Турция и Иран, издавна стремящиеся установить свое господство на Кавказе.

Старый царь Ираклий говорит в поэме с ближайшим своим советчиком — верховным судьей Соломоном Леонидзе:

…Русские — прославленный народ,И великодушен царь России…. . . . . . . . . . . . . .Кажется, я передать решусьВласть над Грузией его державе.

Леонидзе потрясен; страстный борец за независимость Грузии, он не хочет понимать, что в новых условиях страна не выстоит против бесчисленных врагов. Долго разъясняет царь своему помощнику:

Для страны задача тяжела —Вечно воевать и весть сраженья.

Царь непоколебим. Он видит дальше, он твердо уверен — будущее Грузии только в союзе с Россией.

И Бараташвили целиком присоединяется к этому решению.

Патриотизм Бараташвили не поверхностный, а глубокий, серьезный, основательный.

Свою историческую концепцию Бараташвили выразил более четко через четыре года в стихотворении «Могила царя Ираклия»:

Как оправдалось то, что ты предрекПред смертью стране осиротелой!Плоды тех мыслей созревают в срок.Твои заветы превратились в дело.Изгнанников теперешний возвратОказывает родине услугу.Они назад с познаньями спешат,Льды Севера расплавив сердцем Юга.

Однажды к Николозу пришли друзья. Он сидел в своей маленькой комнате за письменным столом. Светило солнце. В раскрытое окно доносился шум большого города: кричали мальчишки, раздавался стук копыт по торцам мостовой, в саду пели птицы.

— Слушай, Нико, пойдем с нами вечером в одно место, — сказал один из пришедших.

— Куда?.. — равнодушно спросил Бараташвили.

— О!.. Ты не угадаешь. Мы приглашаем тебя в церковь…

— В церковь? — удивился Никодоа… Он никогда не был верующим, да и друзья его вряд ли были «примерными христианами». — Нет, я не пойду, — сказал он.

Друзья знали характер Бараташвили. Он говорил обычно негромко, вполголоса, но свои решения, даже в мелочах, менял крайне редко.

— Николоз, дело тут не совсем обычное. Ты слышал что-нибудь о монахине Софье? Нет? Это интересная история…

— Что же, расскажи, — Бараташвили присел на подоконник.

Перед ним был сад, зеленый на фоне голубого неба. Вдалеке синели горы. Одинокая ветка чинары качалась под самым окном. Николоз притянул ее рукой.

— История такая, — продолжал друг. — В селении Цхрамуха, знаешь, недалеко от Мцхета, жила красивая девушка. Многие парни заглядывались на неё, но лишь одному отдала она свое сердце. Часто встречались влюбленные, уходили в горы, вечера просиживали на берегу небольшой, но бурной речки, наблюдая, как бежит она по камням, стремясь вниз в долину между зеленых тенистых берегов.

«Ты любишь меня, любимый?» — спрашивала девушка.

«Люблю, моя любимая», — отвечал парень, ибо так оно и было на самом деле. Они действительно любили друг друга со всем пылом молодых сердец.

Знали об их взаимной привязанности! и родители, причем старики ничего не имели против: работящая девушка, неглупый красивый парень. Пусть дружат, пусть любят друг друга: хорошая свадьба будет осенью.

Казалось, ничто не мешало счастью влюбленных. Как зеленое лето, цвела их любовь. Но судьба решила иначе.

Однажды, когда девушка направилась к месту их обычной встречи — старому дубу на берегу, еще издалека донеслись до нее крики и шум схватки. Девушка пошла быстрее, потом побежала.

Страшная картина предстала перед ее глазами, когда раздвинула она кусты на вершине горы: человек пятнадцать разбойников-лезгин связали ее возлюбленного, бросили в седло и собирались в путь.

— Милый!.. — крикнула девушка что есть силы. — Милый мой!..

Но лезгины, услыхав этот крик, вскочили на корней и помчались прочь.

Десятки юношей бросились вслед за ними, когда вне себя от горя прибежала она в селение. Но погоня ничего не дала.

Тридцать три дня плакала девушка, а на тридцать четвертый ушла пешком в Тифлис, чтобы поступить в монастырь.

Так рассказывают в народе.

— Да… — задумчиво проговорил Бараташвили, — красивая легенда.

— Ты можешь увидеть эту легенду в сумерки, у выхода Мтацминдской церкви. Она приходит туда к вечерне.

— Хорошо, — сказал Николоз, — я пойду туда.

Повесть о трагической любви сильно взволновала его.

Александр Чавчавадзе.

Тифлис. Слева — Метехский замок С картины Г. Гагарина (XVIII в.)

В. Григолия. Портрет Григола Орбелиани.

Ладо Гудиашвили. Портрет Николоза Бараташвили.

В назначенный час они были у Мтацминды. Темнело. Очертания величественной горы медленно таяли в тумане. Тихий вечер нес запах цветов, сена и сосновых шишек.

Монастырь Мтацминда, небольшое здание с узкими окнами, воздвигнутое на площадке, вырубленной в самом теле скалы, был освещен последними бликами заходящего солнца. Из церкви доносилось тихое нестройное пение. Но вот оно стихло. Стал выходить народ.

— Вон она, вон, гляди!

Но Бараташвили видел и сам: бледное, с огромными скорбными глазами лицо монахини поразило его. Казалось, печаль этих глаз проникает в самое сердце, жжет, не дает покоя.

— Как прекрасна! — тихо проговорил друг.

— Замолчи! — неожиданно резко бросил Николоз. Он сам не знал, что с ним. Волна тревожной нежности охватила его. Все, что он пережил, все, что ему еще суждено было испытать, с невероятной четкостью предстало перед ним. Величавая гора, сумерки, женщина невиданной красоты и печали… Он круто повернулся и пошел прочь. Сами собой складывались строки:

Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.В предшествии звезды луна вдали взошла.Как инокини лик, как символ благочестья,Как жаркая свеча, луна в воде светла…. . . . . . . . . . . . . . . . . . .Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.Он — сумеркам души сочувствующий знак.Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет.И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».

Образ нетленной женской чистоты, не только внешней, но и внутренней, навсегда вошел в поэзию Бараташвили, став символом его отношения к любви, к женщине. И если впоследствии он написал гениальные строки: