Гайра Веселая - Судьба и книги Артема Веселого

Отец знал много песен, мы с удовольствием ему подпевали. Почему-то он никогда не пел на берегу. Когда лодка шла под парусом, отец, сидя на корме и правя кормовым веслом, иногда запевал «Ухаря-купца» или «Из-за острова, на стрежень», «Ревела буря», «По диким степям Забайкалья». Мне нравились все эти песни, но особенно я любила песню о казни Степана Разина, которая начиналась так красиво: «Точно море в час прибоя, площадь Красная гудит…». Когда папа торжественно выводил «С головы казацкой сбриты кудри черные, как смоль, но лица не изменили казни страх и пытки боль…», я прекращала петь — к горлу подступал ком.

Как-то я спросила, почему в песне не говорится, не жалко ли было Разину княжну. Отец ответил, что в песне не нужно все разъяснять до последнего, ее красота в недосказанности.

Подходим к Хвалынску. Отец говорит: «Дальше с нами поплывет мой давний друг писатель Алексей Костерин».

Нам с Фантой Алексей Евграфович очень понравился. Он рассказывал о царской тюрьме, куда попал еще мальчишкой за участие в революционном кружке, о гражданской войне на Кавказе и вожде партизанского движения горцев Николае Гикало[69].

Отец, Вера Яковлевна и Алексей Евграфович много говорили о литературе, постоянно звучали имена Пушкина, Бунина, Анатоля Франса.

От Саратова мы снова поплыли втроем: у Веры Яковлевны кончился отпуск, Алексей Евграфович остался в городе по делам.

В 1956 году мы с Заярой разыскали Костерина. Подружились. Лето следующего года я со своими детьми жила с ним в одной деревне. Алексей Евграфович часто вспоминал о дружбе с Артемом, об их разговорах о жизни, о литературе:

— Помню, на Первом съезде писателей он, тогда уже знаменитый, сел в последнем ряду, не лез на трибуну, не задавал вопросов. Раз сказал, мол, жалко две недели отрывать от работы на пустые разговоры.

К слову, Костерин рассказал, как Серафимович, с которым он был дружен, спас его, только что отбывшего десять лет в колымских лагерях, от повторного ареста в 1948 году.

— Я гостил у старика на Дону в городке Серафимович. Раз поздно ночью он разбудил меня, положил на стол деньги и сказал только одну фразу: «Беги на Волгу и заляг на дно». В рыбацкой артели я проработал до смерти Сталина.

В 1961 году, я по просьбе Костерина, перепечатала рукопись дневника его дочери Нины, партизанки, погибшей в 1941 году. Книга вышла в Москве, была переведена на многие иностранные языки 6.

За Сталинградом, когда в очередной раз мимо проплыл белоснежный пассажирский пароход (на трубе две голубые полосы — скорый), отец заметил: «С борта парохода и с лодки Волга выглядит совершенно по разному. Впечатления от поездки даже сравнить нельзя».

У Каменного Яра перешли в Ахтубу — старое русло Волги.

Возле Актюбинска любовались невиданным зрелищем. Невдалеке от берега высились большие белые холмы. Оказалось, что это поваренная соль, которую добывают в озерах Эльтон и Баскунчак, приблизительно километрах в 50-ти. Отец сказал, что в этих озерах крупнейшие в мире залежи пищевой соли. Захотели подойти поближе к холмам. Ноги вязли в глубоком слое соли, которая покрывала всю землю вокруг холмов. Взяли по щепотке на память.

В Ахтубе много змей. Однажды увидели, что гадюка плывет за лодкой, отец ударил по воде веслом, и она отстала.

В низовой Волге иногда по два-три дня жили возле колхозных рыбацких станов. Было интересно смотреть, как небольшой пароходик тянет огромный невод (по папиным словам, в три-четыре версты), потом разворачивается и тащит его, полный рыбы, к берегу. В мотне — сто пудов, внутрь невода рыбаки кидают сети и выбирают улов. Рыба всякая: и «мелочь» — лещ, судак, щука, стерлядь, и крупная — сом, белуга, осетр. Мы наблюдали, как ведет себя пойманная щука: до последнего бьется в сети, старается ее прорвать, или ищет в неводе прореху, а иногда, свиваясь в кольцо, перепрыгивает через верхний край невода и оказывается на свободе.

На маленьком рыбном заводишке посмотрели, как ловко женщины работают на конвейере. Работница хватает рыбину, одним взмахом разрезает брюхо, вынимает внутренности, затем кидает в разрез горсть соли и передает соседке, а сама берет следующую.

Завершение путешествия запомнилось жарой, множеством птицы (отец говорил, что дичи столько, что даже скучно охотиться), азартной рыбалкой и шумным астраханским базаром.

Зимой 1936 года Артем Веселый рассказал корреспонденту «Книжных новостей»:

В плане работы у меня еще детская книжка «Вкусный отдых» — о приключениях ребят на Волге, о разных букашках-таракашках. Прежде, чем сесть за нее, читаю английские детские книжки, они прекрасно сделаны. Высоко ставлю Э. Сетон-Томпсона.

СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ

1927 год. Артем Веселый работает над «Россией, кровью умытой».

В это время он публикует очерк о своей работе, который называет довольно неожиданно: «Под знаменами поэзии», неожиданно, учитывая тематику его романа, а также высказанное в очерке признание: «Работа представляется мне, как война» 1. Сначала — суровая проза.

— Вперед!

Через строки пробиваются языки пламени, рев орды, ржанье коней, стоны и голоса солдат, матросов, дезертиров, комиссаров, заячий писк плачущих детей, вопли старух. Кого-то расстреливают — тебя заливает холодом; кого-то зарывают в могилу — и мерзлые комья земли стучат не о крышку гроба, а о твою голову.

А вслед за этим — строки поистине поэтические (впрочем автор, верный своему принципу не делить образы на поэтические и прозаические, вводит сюда «дырявое одеяло»).

Словно пепел, разгребаешь черновики и наслаждаешься созерцанием пышущего жара поэзии…

Дымятся груды черновиков, слепнет оплывающая свеча. В занавешенное дырявым одеялом окно — через дыру — врезается солнечный луч, сочный и янтарный, как ломоть спелой дыни.

Счастливы сны поэта, написавшего хотя бы одну хорошую строку!

Многие критики отмечали эту особенность стиля Артема Веселого, обладавшего даром органически соединять слова «нежные» и «грубые».

Эпизод из «России, кровью умытой». В родное село возвращается, отвоевавшись, молодой парень.

Пронька приехал и только, господи благослови, вошел в избу, саблю на гвоздь повесил, с матерью за руку поздоровался, и сейчас же на иконы:

— Мамаша, убери с глаз.

Евдоху так и прострелило.

— Да что ты, Пронюшка?.. Что ты, светик, на образа вызверился?.. Али басурманом стал?