Жорж Садуль - Жизнь Чарли

«Мистер Джеймс П. Мак-Гренэри, министр юстиции, уточнил, что им даны инструкции службе иммиграции насчет интернирования знаменитого актера, если бы тот вздумал возвратиться в Соединенные Штаты. Из Вашингтона этой ночью сообщили, что в случае если Чарльз Чаплин решит вернуться в Нью-Йорк, он будет, подобно всем иммигрантам, подвергнут заключению в тюрьме на Эллис-Айленд до того времени, пока не будет вынесено решение о его дальнейшей участи. Однако в официальных кругах дали понять, что, возможно, правительство допустит временное его освобождение в ожидании результатов дознания…»

В многотиражных американских газетах поднялась очередная яростная кампания против Чаплина. Уильям Херст умер в возрасте восьмидесяти с лишним лет, но его газетный трест продолжал существовать, распространяя миллионными тиражами свои бульварные листки; в них теперь заключалось требование, чтобы Соединенные Штаты раз и навсегда избавились от Чаплина, который «вот уже полустолетие подрывает своими фильмами моральные устои Америки».

Когда через два дня «Куин Элизабет» стала на короткий срок у причалов Шербура, Чаплина ужо ждала в порту огромная толпа журналистов и фоторепортеров, стремившихся узнать, как он отнесся к «бомбе Мак-Гренэри».

В салоне парохода, где ожидают представители прессы, появляется маленький человек в темно-синем костюме с красной ленточкой ордена Почетного Легиона в петлице. Тех, кто его еще не видел, особенно поразили его добрые голубые глаза и пышные, совсем белые волосы. Заметили, что он узкоплеч… его маленькие, веснушчатые руки непрестанно двигались. Он улыбался при вспышках магния, показывая белоснежные зубы, держался очень спокойно, с большим достоинством и самообладанием.

«Мера, принятая в отношении меня Соединенными Штатами, нисколько не влияет на мои планы, — заявил Чарльз Чаплин, — я не отказываюсь от своего намерения вернуться в Америку».

На вопрос о том, какое впечатление произвела на него эта весть в первую минуту, он ответил:

«Я был поражен. Этой весной мной были предприняты все необходимые официальные шаги; расследование службы иммиграции длилось три месяца, после чего мною были получены все необходимые документы, в частности виза на обратный въезд.

Когда я уезжал, чиновники службы иммиграции были очень любезны и несколько раз пожелали мне благополучного возвращения. Если в отношении меня существовали какие-либо подозрения, власти располагали трехмесячным сроком для выяснения всего, что им было нужно…»

Ему снова был задан вопрос о его политических убеждениях.

«Я не политический деятель, — снова повторил он. — Я прежде всего индивидуалист. Я верю в свободу. Вот и все мои политические убеждения… Я люблю людей. Таков уж я по природе. И не следует считать меня каким-то сверхпатриотом. Шовинизм ведет к гитлеризму».

Когда закончился инквизиторский допрос, целью которого было облегчить задачу американскому министру юстиции, другие журналисты начали расспрашивать Чаплина о его творческой деятельности.

«Пока я жив, я буду создавать фильмы. Я не верю в технические трюки, во все эти «наезды» кинокамеры на уши и ноздри кинозвезд. Я верю в мимику, я верю в стиль. Кое-кто считает меня старомодным, кое-кто — современным. Кого же слушать? — Внезапно нахмурившись, он добавляет: — Я опасаюсь за наше будущее. Наш мир — это лихорадочно возбужденный, замученный, горький мир, весь захваченный, захлестнутый политикой…»

Фотографы выразили желание снять его еще раз; он вышел на палубу, залитую мягким светом сентябрьского солнца, и охотно согласился сняться вместе с женой и детьми — восьмилетней Джеральдиной, шестилетним Майклом, трехлетней Жозефиной и годовалой Викторией. Уна взяла на руки малютку, еще нетвердо стоявшую на ножках.

Поздно вечером пароход прибыл в Саутгемптон. Здесь Чаплина поджидала еще более внушительная, чем в Шербуре, толпа журналистов. Некоторых из них Чаплин принял на пароходе; в течение целого часа он занимал их: играл на пианино, пел, имитировал скрипача Сашу Хейфеца, исполнил свой знаменитый «танец булочек».

После того как Чаплин поговорил об Англии, Лондоне, журналисты принялись расспрашивать его о новых замыслах. Прерывая свое повествование игрой на пианино, он рассказывал и изображал в лицах свой сценарий, который еще обдумывал:

«Бывший политический ссыльный спасся из нацистского концлагеря; но у него потеря памяти, и говорит он с трудом. Он приезжает в Ныо-Йорк, служба иммиграции учиняет ему строжайший допрос, его спрашивают: «Вы собираетесь свергнуть правительство Соединенных Штатов?» или: «Вы приехали с намерением убить президента?» А он отвечает им только нечленораздельным трагическим криком человека, вырвавшегося из лагеря смерти…»

Было ли у Чаплина намерение осуществить такой замысел? Или же это была только сымпровизированная им для представителей прессы басня, небольшая притча?.. Драматическая ситуация, выбранная им, очень напоминает драматическую ситуацию «Великого диктатора»: после многолетней потери памяти инвалид войны возвращается на родину, подпавшую под иго фашизма.

На следующее утро в Лондоне огромная толпа поджидала семейство Чаплина на вокзале Ватерлоо. — «Я не представлял себе ничего подобного», — говорит он своей жене. Привязанность народа тронула его до слез. Король и королева кокни в своеобразных костюмах, украшенных перламутровыми пуговицами, преподнесли ему в знак дружбы бутылку пива и огромный букет цветов: «Добро пожаловать, Чарли!» Толпа кричала: «С благополучным возвращением на родину! Оставайся с нами, Чарли! Где может быть лучше, чем дома!» Машине долго не удавалось сдвинуться с места среди обступившей ее толпы, бурно выражавшей свой восторг.

Чаплин и его семья остановились в отеле «Савой» на набережной Темзы. Ровно в полночь фасад отеля ярко осветился: шоферы автобусов и такси навели фары на отель, в котором поселился их друг. Целыми днями простые люди выстаивали у отеля, надеясь увидеть Чаплина хоть мельком. Все же ему удавалось иногда ускользнуть незамеченным. Но лишь только узнавали о его возвращении, как вновь и вновь толпа скандировала: «Мы хотим Чарли!»

За незначительным исключением, вся английская пресса, даже самая консервативная, встала на сторону Чаплина против министра юстиции Мак-Гренэри, который «выжидал своего часа, чтобы нанести намеченной жертве удар в спину». «Манчестер гардиан» писала: «Чаплин — это, быть может, единственный в мире человек, которого во всех странах узнают простые люди па улице, единственный, о котором все вспоминают с благодарностью». В «Дэйли чейл» был помещен рисунок: хорошо знакомая фигурка удаляющегося Чарли, которого только что выгнал из роскошного отеля свирепый метрдотель лицом дяди Сэма.