Ольга Голубева-Терес - Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Ранним утром нас с Парфеновой вдруг вызвали на КП.

– Нет двух экипажей… Жигуленко и Поповой…

– Как это? – невольно вырывается у меня. – Ведь они раньше нас вылетели. Значит…

– Ничего это еще не значит! – успокаивает, видимо, не менее встревоженная командир. – Может быть, отклонились от маршрута или сидят где-нибудь на вынужденной. Неисправность какая. Мало ли что… Так что летите на поиск.

Тщательно штудируем с Зоей маршрут предстоящего поиска в прифронтовой полосе.

– Сколько раз говорила, – ворчит Зоя, – нельзя на трудное задание идти как на бал. Прифрантились…

Мы не успели еще взлететь, как возвратились Жигуленко с Ульяновой.

– Что случилось?

– А черт его знает! – с нарочитой беспечностью говорит Полинка. – Вдруг – бац! Огонь, грохот – и затем полнейшая тишина. Смотрю – за ветровым стеклом торчит вместо цилиндра голый поршень. Чем тут поможешь летчице? Под нами лес, позади вспаханное поле. Конечно, лучше в поле, думаю, чем в лес падать, но молчу. Не мешаю Жеке принимать решение. Готовлюсь к веселенькому: хлопнемся вверх колесами и – вниз головой. Как с Поповой у нас было – виси на привязных ремнях. Распутывайся… Смотрю, Жигули разворачивает самолет, так непривычно для нее, осторожненько, и надо же – чудеса, и только! – сели как на бетонку. На три точки. Оказался ровнехонький луг, а не пахота. Совсем рядом братский аэродром. Тут же парни налетели. Вмиг отремонтировали, и вот мы перед вами. Опять готовы на задания.

– Прической перед парнями все-таки пофасонила, – смеется Жигуленко и тут же, уловив что-то в нашем поведении, с тревогой спрашивает: – Что-нибудь случилось?

– Может, и Лаврентьева с Поповой где фасонят, – невесело говорит Парфенова. – Ну, штурман, в полет!..

Мы идем на взлет. Этот момент всегда волшебен. Набрав скорость, машина вдруг обретает подъемную мощь, что позволяет ей отделиться от земли, несмотря на большой все-таки вес. И пилот это сразу ощущает едва уловимым напряжением кончиков пальцев. Зоя слегка берет ручку управления на себя, и сразу чувствуется, как по взлетной дорожке начинают бить колеса – они то отрываются от земли, то снова касаются ее. Парфенова еще больше тянет ручку на себя, увеличивая угол атаки, и самолет повисает в пространстве. Земля быстро уходит вниз. Радоваться полету еще рано. Еще предательски опасна малая высота. Надо перевалить за первую сотню, набрать 200, 300, 400 метров. Тогда ты летишь.

Внизу неторопливо пробегала земля. Совсем близко. А низко потому, что тяжелые, набитые снегом тучи нависали до горизонта. Оттого все кругом – земля, лес, поля, деревушки – отсвечивало свинцом, темнело и казалось застывшим. Под нами проплывал лес.

Местами он был густой, и под снежными шапками, укрывшими деревья, ничего нельзя было разглядеть. Порой он редел, перемежался буреломом, вырубками, кустарником. Там ветер сдул с ветвей снег, и стволы выглядели скучными, одинокими.

Мы обследовали один квадрат, второй, третий… Но нигде не находили следов невернувшегося самолета. Я безумно устала. Склонить бы голову на борт кабины и ни о чем не думать. Но мысли лезут в голову. Думаю о Лиде Лаврентьевой…

Последнее время я замечала, что с ней творится что-то неладное. Осунулась. Побледнела. Как-то Женя Попова уклончиво сказала, что в полете Лиде было плохо – сердечный приступ. Однако Лида умоляла Женю не докладывать начальству: «Пройдет. Честное слово, пройдет! Ты только подумай, как долго и мучительно я до женского полка добиралась!»

Она прибыла к нам в полк из госпиталя в конце сентября сорок четвертого уже с двумя боевыми орденами. Летала все эти годы штурманом в мужском полку. Мы все подозревали, что в госпитале с летной работы ее списали, но как-то так получилось, что Лиду зачислили штурманом в нашу эскадрилью. Я обрадовалась приезду Лиды, с которой познакомилась еще летом сорок первого года.

Но где же запропастился экипаж? Неужели погиб? Мы утюжили воздух уже более двух часов в поисках хотя бы останков По-2. Летая в прифронтовой местности, я наблюдала величественную и грозную картину победы наших войск над фашистами. Все было изрыто снарядами, бомбами. Разрушены долговременные укрепления. Всюду валялись сожженные и разбитые автомашины, бронетранспортеры, повозки, орудия. Здесь же, вперемежку с машинами, валялись трупы лошадей. На освобожденной нами местности были и наши подбитые самолеты: штурмовики, истребители. Но По-2 не было. Вывод напрашивался сам собой: самолет сбит и упал вместе с экипажем в Нарев. Но поверить этому мы пока не можем.

Говорят, столетия должны пройти, чтобы земля заровняла окоп глубиной в метр – шрам на лице планеты. А шрамы, оставленные войной на человеческом сердце, – что их изгладит? Есть ли на свете мать, которая может примириться с потерей своего ребенка? И мы тоже не хотим верить в смерть подруг. Так уж устроены люди. Потому что у человека можно отнять здоровье, любовь, его можно лишить счастья. И только одного у него не отобрать – надежду. А когда есть хоть капелька надежды, человек живет. И, несмотря на то что мы совсем замерзли, а закоченевшие ноги причиняют нам нестерпимую боль, мы никак не могли возвратиться. Однако подходит момент, когда летчица говорит с тяжелым вздохом:

– Бензин на исходе…

Мы взяли курс домой, когда горючего осталось в обрез. И тут вдруг, когда я уже перестала крутить головой, всматриваться в землю, искать, взвилась с земли ракета, и я увидела притулившийся у небольшого леска По-2. Около него стояли две фигурки и яростно махали руками. Мы прошлись над ними раз, второй… Но сесть, казалось, там было совсем невозможно из-за многочисленных воронок, рытвин, траншей. Поистине везение: суметь приземлить машину на местности, абсолютно не приспособленной для этого. Однако такие случаи уже бывали. Летчица посадит ночью где-нибудь на вынужденную самолет, а утром смотрит и удивляется: как это ей удалось? И взлететь, кажется, ни за что не сумеет. Но походит по площадке, вымеряет все шагами, посчитает – и, глядишь, уже в небе.

Зоя, сделав круг, пригляделась получше к земле и пошла на посадку. Страшно! А куда деваться?

– Что случилось? – крикнула я, когда Парфенова подрулила машину к ним. – Не ранены?

– Нет. Мотор заклинило. Месс гонялся. Еле ушли…

– Потерпите немного. Пришлем за вами техников.

Мы отдали им весь личный неприкосновенный запас продовольствия. Пошел снег. Видимость ухудшилась. Но лететь надо. Зоя дала газ. Была не была!.. Как и следовало ожидать, дело дрянь: взлетная полоска кончается, а самолет бежит, бежит, тяжело, нехотя. Подпрыгивает, падает. Жутко стучат шасси. Каждый удар отдается в сердце: вот-вот надломятся стойки… Зоя прекращает взлет, отруливает машину на самый край площадки, так что хвост очутился между двумя деревьями. Женя с Лидой улеглись на хвост, придерживая самолет, пока летчица прибавляла обороты мотора. Скорость приближалась к пределу, который необходим для отделения самолета от земли, а девчонки, изнемогая от усилий – «Ну, еще немного, еще чуть-чуть!» – удерживали машину, пока летчица не махнула рукой: «Отпускай!» И снова бежит самолет. Только бы оторваться! Только бы оторваться!