Игорь Каберов - В прицеле свастика

Как-то под вечер зашел он к нам. Жена накрыла на стол. Мы поужинали, побеседовали о том о сем, вспомнили о войне. Я начал рассказывать, как мы с воздуха защищали линкор «Марат».

— Так это была ваша работа? — Виктор Иванович оживился. — Ну, как же! Отлично помню тот бой. Помню и дату: 16 сентября 1941 года. Я ведь служил на «Марате». Был парторгом этого корабля…

Тут я достал свой фронтовой дневник и, найдя нужную страницу, подал его Виктору Ивановичу, Вооружившись очками, он прочитал: «16 сентября 1941 года. Тяжелый воздушный бой над линкором „Марат“, в составе шестерки истребителей против сорока Ю-87 и двадцати МЕ-109…»

Новиков снял очки и удивленно посмотрел на меня: — Так что же это мы, батенька мой? Давно с вами дружим и до сих пор не знали, что были в одном бою!.. — Старый моряк вздохнул: — Да, это была баталия! Мы прикрывали огнем приморский фланг наших войск, когда на нас напали «юнкерсы». Орудия глазного калибра вели огонь по наземным фашистским войскам. Стреляли двадцативосьмипудовыми снарядами, начиненными сферическими пулями. Помнится, грохот на корабле стоял неимоверный. Почти две тысячи человек команды работали слаженно. Каждый делал свое дело. Труднее всего было зенитчикам. Правда, вы им хорошо помогли. Но две бомбы все же попали в корабль. Только две. Остальные не достигли цели…

Долго беседовали мы с Виктором Ивановичем в тот вечер. Каждый заново переживал события давних лет.

ПРОБОИНА НА КОНСОЛИ

Не сумев с ходу ворваться в Ленинград, фашисты крупные силы своей авиации обрушили на главную базу флота. Вот уже несколько дней подряд над ней идут невиданные по своей ожесточенности бои. Группы по сорок, пятьдесят бомбардировщиков, прикрытые большим количеством истребителей, направляются на Кронштадт одна за другой. Ни зенитная артиллерия, ни малочисленные подразделения наших истребителей не в состоянии противодействовать такой силе. Но мы собираем все, что у нас есть, и наши МИГи, ЯКи, ЛАГГи снова и снова уходят в воздух. Кронштадт горит. Дым пожарищ застилает его кварталы, и города почти не видно. Четверка наших истребителей взлетает и, едва набрав высоту, бросается в бой. На ЛАГГах — Уманский и я, на ЯКах — Мясников и младший лейтенант Чепелкин, недавно прибывший в эскадрилью летчик. Мы не успели с ним как следует познакомиться, но нам уже ясно, что у этого веселого малого в бою железная хватка.

Сегодня около сорока Ю-87 тройками одна за другой пикируют на корабли и объекты базы. Вокруг бомбардировщиков буквально кишат «мессершмитты». Они тотчас перехватывают нас. Ошалело бьют зенитки. Снаряды рвутся подчас на сплетенных в клубок трассах воздушного боя. Наши попытки помешать «юнкерсам» тщетны. Ни Мясников, ни Чепелкин, ни мы с Умакским не можем вырваться из цепких лап «мессершмиттов».

В кабине жарко, нечем дышать. А тут еще двойная опасность: вражеские истребители и зенитные снаряды. Но что делать! Кронштадт обороняется. Он должен вести зенитный огонь. Вот вспыхнули два «юнкерса». Оба падают. За ними еще один прочерчивает на небе дымный след. Кто их сбил — зенитчики или мои друзья — летчики? Впрочем, рядом со мной только ЯК Чепелкина. Где остальные — не вижу.

А высоко в небе ровным квадратом, как на параде, идет еще примерно шестьдесят двухмоторных бомбардировщиков Ю-88. Коршуны со свастикой на крыльях затмили солнце. Почти полтысячи бомб одновременно высыпают они с горизонтального полета на город и на корабли. Самолеты идут намного выше нас, и я вижу, как бомбы, вначале плашмя, а потом кувыркаясь, устремляются вниз. Мы ведем бой с «мессершмиттами», а бомбы уже совсем близко, над самой головой. Пытаюсь увернуться от них, но вокруг мельтешат самолеты, свои и чужие. Разрывы зенитных снарядов усеяли кронштадтское небо.

Все же я бросаю машину в сторону. Вой падающих бомб заглушает рев мотора. Внутри у меня похолодело. Взрыв страшной силы сотрясает все вокруг. Как бы чьи-то гигантские руки подхватили мой истребитель, бросили его вверх, перевернули. С трудом удерживаю машину и все еще не понимаю, что произошло. Подо мной, в самой гуще боя, клубится черное облако. Из него во все стороны летят обломки самолета. Нет сомнения, что одна из бомб угодила в истребитель. Только в чей — наш или вражеский?

Вот это бой! Посмотрел бы Алиев, что творится сейчас над «Маркизовой лужей», сравнил бы наши недавние прогулки над ней с этим воздушным сражением!..

Впрочем, оно, кажется, затихает. Шарахнувшись в сторону от взрыва, «мессершмитты» уходят. Уходят бомбардировщики противника. С трудом разыскиваем мы друг друга в медленно остывающем и проясняющемся небе Кронштадта. Собираемся втроем. Нет Уманского… Неужели тот взрыв?.. Не могу поверить… Возвращаемся домой молча. Производим посадку. Я выскакиваю из кабины и бегу к Мясникову:

— Уманский?

— Да, — тяжело произносит он, смахивая рукавом пот с разгоряченного лица.

Стою опустив голову. Перед глазами маячат клубы дыма и летящие во все стороны обломки самолета. Мясников медленно выбирается из самолета, поднимает валяющуюся под крылом щепку и вычерчивает ею на земле контуры острова Котлин.

— Вот здесь, — обведя щепкой восточную часть острова, говорит Мясников, — опускался он на парашюте. Причем был ниже меня. Его зенитка, по — моему…

— Какой парашют? Какая зенитка? Вы что, Александр Федорович? Там такой взрыв был. Одни обломки летели.

— Да, обломки «мессершмитта», — снимая с головы шлемофон, говорит Чепелкин. — Бомба ударила в «мессершмитт». Я гнался за ним, понимаете, а в это время… И вот, — он указывает на распоротый конец крыла своего самолета, — досталось и мне немножко…

— Ну, а где же командир? — спрашиваю я.

— А командир выпрыгнул с парашютом. Это и я видел, — говорит Чепелкин. — Он выпрыгнул. Точно вам говорю. Где опустился — не знаю. Боюсь, что его зенитка…

Вечером в эскадрилье стало известно, что выбросившийся с парашютом капитан Уманский почти час провел в воде где-то близ Кронштадта, а потом был подобран нашим спасательным катером и отправлен в госпиталь.

Через день, 23 сентября, фашистская авиация вновь начала свирепствовать над главной базой нашего флота. Тысячи бомб различного калибра обрушились на нее. Казалось, там не могло остаться камня на камне. Но вот улетели последние вражеские самолеты. Все, что могло гореть, сгорело. Но Кронштадт жив. Мы хорошо видим это сверху. Догорают последние головешки. Слабый, как бы папиросный дымок тянется над пепелищами. Может, хотя бы к концу дня город, а с ним заодно и мы получим передышку? Так нет же. Опять появились «юн — керсы». Правда, на этот раз они пришли только втроем. Нас тоже трое: Мясников, Бабернов (он прибыл в эскадрилью вместе с Чепелкикым) и я.