Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

И «пушкинистка» — это было единственное почтенное занятие, которое кроме самого респектабельного недававшегося статуса «замужней дамы» было бы прилично занять Анне Андреевне, чтобы быть полностью comme il faut. Нафталинное декаденство «поэтессы», потное разночинство «литератора», недостижимость (ни Нобелевской, ни Сталинской премии не дали) «великого писателя» — все это с большим отрывом уступало чеканному цеховому определению.

Интерес к Пушкину был специфическим, ахматовским.

А. В. Любимова: «Говорила с азартом о жене Пушкина. <…> Сказала, что в дуэли виновата целиком она (Натали, понятно)». А.В. пыталась возражать. А.А. строго спросила: «Вы спорите со мной?» Я тотчас умолкла. (Летопись. Стр. 649.) Вот так нашего Пушкина трактуют на уровне кухонной склоки. «Целиком она» — «Нет, целиком он». И на беду своей собеседницы, которая интуитивно чувствует, что здесь какая-то более многоплановая история, «пушкинистка» напичкана знаниями того, что можно с легкостью трактовать как неопровержимые улики: цепочка, агентка, змеиный шепот, котильонный принц. Вы спорите со мной?

Наконец разговор вновь коснулся пушкинизма. Анна Андреевна, советуясь с Лидией Яковлевной [Гинзбург], изложила свою концепцию знаменитой араповской сплетни о крестике Александрины Гончаровой, якобы найденном в постели Пушкина. Анна Андреевна утверждала, что эту сплетню выгодно было распустить Дантесу <…> в противовес облетевшей общество фразе Пушкина, что Дантес женился на сестре Натали под дулом пистолета. (Противовес, скажем прямо, весьма легковесный: если не наоборот — соблазнять всех женщин вокруг себя, хоть и жениных сестер, — это плейбойская доблесть. А вот жениться — это пожиже, да еще не по уже постыдной слабости любви, а из трусости.) Что не мог Пушкин влюбиться и тем более совратить некрасивую (будущая баронесса Фризенгоф, право, все-таки не была настолько дурна, чтобы внушать уж такое отвращение в темноте петербургской ночи в тесной комнатке между детской и выходом на кухню) доверенную его заботам свояченицу, но, так как в эти годы у него не было связей и любовниц, то Александрина была самой удобной мишенью, ибо жила в его доме. Лидия Яковлевна признала рассуждения Анны Андреевны убедительными. Хотя на улице на мой вопрос: разве это литературоведение? — признала, что ее эти любовные проблемы волнуют мало. (Н. В. Королева. Ахматова и ленинградская поэзия 1960-х годов. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 130.)

Можно ли назвать научной работой текст, где страницы испещрены терминами вроде «неслыханное жизнелюбие»?

Анна Андреевна сказала мне, что не станет писать книгу о гибели Пушкина, потому что из опубликованных ныне писем Карамзиных все уже ясно и так.

В науке те же законы, что и в искусстве. Научное открытие — это не только и не столько открытый факт, это его объяснение, интерпретация, определение места в системе мироздания. Мало открыть, что писать стихи можно лесенкой или что существует, например, серийная система додекафонии. Надо этими средствами создать свой мир. Написать «Облако в штанах» или «Весну священную». Старательный исследователь раскапывает в заграничном архиве важный документ. Он производит сенсацию, но не становится от этого великим ученым.

Запись в дневнике: В Ташкенте возникла тема: «Достоев<ский> и Толстой». (А. Ахматова. Т. 6. Стр. 322.) После Ташкента прошло двадцать лет. О факте возникновения темы свидетельствует письменно — значит, задумывалось что-то грандиозное. Мы должны почтительно склонять головы.

Ахматова, как известно, «использованных» тем трогать не любит.

Алексей Толстой написал «Заговор императрицы» — Ахматова отказывается от эпохального замысла. Стравинский писал о «Петербурге в запахах и красках» — ну и как можно после него писать О ТОМ ЖЕ САМОМ? Переписывать его — не моя очередь… Оставляем. Вот Булгаков был не опубликован — так и не помешал выдавать приемы и картины за свои. Тема «Достоевский и Толстой» кажется ей целинной. Не читала ли она часом хоть Мережковского?

Ахматова — ученая-пушкинистка. В научном обиходе достаточно первым публично заявить о своей идее — и приоритет признается ученым сообществом. Вовсе не обязательно свое сообщение предварять делано наивным недоумением: как странно, что коллеги не додумались до сих пор, что… то есть Ньютон не пишет: «Как странно, что господа физики нигде не отметили, что яблоки падают им на головы в силу земного притяжения». Он пишет так, как это открыл: яблоко, мол, упало мне на голову (или не упоминая яблок) потому-то и потому-то. И не ерничает по поводу коллег-недоумков.

Раз научные открытия нейдут пушкинистам в голову, Ахматова щедро (и разве что самую малость назидательно) делится тайнами ученого ремесла: самопризнания в его произведениях так незаметны и обнаружить их можно лишь в результате тщательного анализа. (Анна Ахматова. «Каменный гость» Пушкина.)

Пушкинские штудии открываются статьей о «Каменном госте». Статья — рассуждением о том, почему к тридцатым годам слава (мы — о славе) Пушкина стала убывать.

Приводится цитата из наброска Пушкина к статье о Баратынском, о несовпадении фаз развития поэта и его читателей. Пушкинский текст комментируется: Странно, что до сих пор нигде не отмечено, что эту мысль подсказал Пушкину сам Баратынский в письме 1828 года… (Анна Ахматова. «Каменный гость» Пушкина).

Диагноз любительства легко устанавливается по характерной симптоматике <…> — суетная и суетливая озабоченность приоритетом…

Анна Андреевна: Мне рассказывали содержание фильма Феллини «Восемь с половиной». У меня эта тема раньше.

При чтении А.А. пометила: «устрицы — морем» (у меня в 1913 г. см. «Четки», у Хем<ингуэя> в 1960. <…> Имеется в виду фраза из «Праздника»: «Пока я ел устрицы, сильно отдававшие морем…» <…> Русский перевод слегка сблизил стихотворение «Вечером» с хемингуэевским текстом. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 661.) Как тщательна в наблюдениях: когда, источники, как по-научному бесстрастна.