Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - Джошуа Коэн

— Как вы думаете, о чем они говорили? — спросил доктор Морс, только что прибывший вместе с миссис Морс, та предлагала Эдит потрогать ее руки — какие они холодные.

— О футболе, — отвечал доктор Хиллард. — Вот о чем они говорили. Полагаю, полководцы смотрели вниз, на сражение, и говорили: «Это напоминает наши футбольные дни», и с ностальгией обсуждали молодость — до того, как разрешили передачи мяча вперед, и до появления шлемов.

— Или футбол европейский, — предположил доктор Хагглс, — почему бы и нет?

— Ну, его футболом называют только неамериканцы.

— Американский футбол мы называем футболом, — сказал Нетаньяху, — а вот футбол европейский у нас зовется иначе.

— И как же?

— Кадурегель.

— Как это переводится?

— Кадур — мяч, регель — нога. «Ножной мяч», то есть футбол.

— То есть я правильно понял: американский футбол на иврите зовется футболом, потому что футбол на иврите называется другим словом?

— И буквально оно означает «футбол», — добавил доктор Хиллард и обернулся к Нетаньяху: — А знаете, как мы называем сам мяч? Мы называем его «свиная кожа». Но «свиная кожа» шьется не из свиньи. Внешняя часть всегда была из шкуры коровы. А такое прозвище мяч получил, потому что раньше, когда одни и те же игроки могли быть и защитниками, и нападающими, внутри коровьей шкуры был свиной мочевой пузырь, и его можно было надувать, как репутацию.

Циля отлепила от своего бюста отсыревшие салфетки и проговорила:

— Вы меня извините, я об этом ничего не знаю, но в футболе… в их футболе…

— Это Циля, — сказала Эдит, указав на нее миссис Морс.

— В вашем американском футболе тоже можно бросать… а бить по мячу ногой можно?

— Кикер бьет по мячу ногой, квотербек бросает, — ответил доктор Киммель, — и существует два вида ударов ногой: во время игры и по подброшенному мячу.

— А попытка — это игра, — подхватил доктор Гэлбрейт, — всего дается четыре попытки, чтобы пройти или набрать десять ярдов.

— Нравится вам ее платье? — спросила Эдит.

— Не знаю, — ответила миссис Морс. — А вам?

— Десять ярдов, — сказал доктор Хагглс. — Сколько это в вашей метрической системе? Сколько ярдов в метре… или метров в ярде?

— Раньше нравилось, — ответила Эдит. — Это мое платье.

— Вот вам пожалуйста, — сказал доктор Морс, — я-то предвкушал ученую беседу о Голгофе или о будущем Суэцкого канала. Но нет.

— Доктор Морс, — произнес доктор Хагглс, — только не думайте, что я мешаю вам беседовать о Голгофе.

— Обсудите это с моей женой, — ответил доктор Морс. — А мне нужно поговорить с Рубом. — Он повел меня в сторону кухни, остановился у шкафа с большими бутылями, пивными кружками, глиняными трубками, загнав меня в западню, и протянул мне сложенный лист бумаги.

— Мое вступительное слово к вечерней лекции, — пояснил он. — Смиренно представляю на ваше рассмотрение.

— Сейчас?

— К сожалению, мисс Гринглинг не сможет его перепечатать, у нее сегодня очередное занятие по шитью лоскутных одеял, так что, будьте добры, пишите разборчиво.

Ручки ни у него, ни у меня не нашлось, и он отправился реквизировать чью-то еще, а пока доктор Морс отсутствовал, я прочел рекомендательное письмо Нетаньяху. Точнее, его вариант. Точнее, не прочел, а перечитал. Это самое письмо он приложил к своему резюме. Доктор Морс, составляя вступительное слово, всего лишь переправил первое лицо Нетаньяху на свое третье, машинально исправил местоимения, так что не только «Я считаюсь ведущим специалистом по» превратилось в «Он считается ведущим специалистом по», но и «Я считаю упорство одним из своих главных» стало «Он считает упорство одним из своих главных».

Что тут проверять? Разве не все это — ошибка?

Вернулся доктор Морс с ручкой, на удивление изящной безделушкой.

— Доктора Хилларда, — сказал он. — Только холостяк может позволить себе такие капризы.

Эдит опять что-то заказывала в баре; доктор Хиллард собирал свои шерстяные вещи.

— Как закончите, Руб, мы отправимся ужинать в Комнату договоров[111].

Заметив пентименто[112] «мною» и переправив его великолепной ручкой на «им», я отправился спасать Эдит от очередной порции мартини. Но она успела заказать еще — для всех женщин.

— Не мартини, — сказала она, — а Марты. Мартини для женщин. Такие же, как мартини для мужчин, только для женщин.

— И для доктора Морса, — добавила миссис Морс. — По крайней мере, надеюсь, он допьет за мной. Он всегда допивает то, что я не могу.

В Комнате договоров мы столпились вокруг стола в ожидании, когда принесут прибор для Цили; она заставила мужа снять ботинки с носками и отнести их к камину, в котором горели дрова. Тарелки, приборы, бокалы; я смотрел на босые ноги Нетаньяху, его белые сморщенные пальцы.

Нетаньяху усадили во главе стола, Цилю справа от него, с той стороны, где больше народу, я сидел слева от Нетаньяху, Эдит рядом со мной, напротив нее доктор Хиллард. Пришлось побороться, дабы избежать модной в те годы зигзагообразной рассадки, из-за которой супружеские пары на званых ужинах неизменно оказывались порознь. Наверняка некоторые из моих коллег предпочли бы сидеть рядом с Эдит, но они явились без жен, а я настоял на своем: боялся, что Эдит напьется.

Подали ужин, и аромат хлеба смешался с запахом ног. Хлебная корзинка с белыми горячими пахучими ногами. Эдит потыкала вилкой в салат, безуспешно попыталась наколоть на нее ускользающую горошину и прошептала мне на ухо:

— Странно.

Я уточнил, что именно, но она не ответила. Лишь повторила то же слово, когда принесли барашка, навалилась на меня, так что едва не упала ко мне на колени:

— Странно.

— Что? — Я отодвинул ее бокал с мартини.

— Не трогай… я не ребенок… Я всего лишь хочу сказать, странно, что мне настолько стыдно за людей, с которыми у меня нет ничего общего, в присутствии других людей, с которыми у меня тоже нет ничего общего.

— Извини, пожалуйста, но за кого тебе стыдно и перед кем?

Она забрала свой бокал, отпила глоток.

— Странно. У меня нет ничего общего ни с кем и ни с чем. Обычно все же стыдишься, если есть что-то общее.

Нетаньяху ел мало, если вообще что-то ел, сворачивал и разворачивал фунтик из салфетки. Салфетка походила на ель за окном, пушистую от снега, салфетка походила на капирот[113], на дурацкий колпак ку-клукс-клановца.

— После лекции, — объявил доктор Морс, — будут вопросы и ответы. Но если слушатели постесняются спрашивать, придется доктору