Почему мама снова навеселе - Джилл Симс
– А зачем ты утягивающее надела? – удивилась я. – Тебе же нужно расслабиться, а ты, наоборот, затягиваешься, разве Чарли не все равно?
– Это не для Чарли, это я делаю для себя! Вот уж не думала, что утягивающее белье будет такой роскошью, и потом, я привыкла в туалете все быстро делать, как солдат, пока спичка горит, а тут с этим бельем, пока расстегну, потом застегну, я чувствую себя такой соблазнительной. Да и платье сидит намного лучше. Без него я выгляжу со всеми своими складками как гусеница. А теперь смотрюсь в зеркало и ничего, вполне себе фигуристая женщина.
– Ну что ж, фигуристая женщина, хорошего тебе вечера, только смотри, аккуратней там, не увлекайся, а то опять залетишь, – предупредила я. – Двоих детей я не вынесу. Я, конечно, хорошая подруга, но не конченая дура!
– Нет, ни за что! – твердо заверила меня Ханна. – У меня с собой презервативы, женские колпачки, я еще на таблетках, до этого хотела спираль поставить, но врач сказал, что не надо, я же таблетки пью, пыталась я ему донести, что береженого бог бережет и мне нужна стопроцентная гарантия, чтобы такого ужаса, как рождение адского Чаки, со мной больше не повторилось. Ну, ты звони, я всегда на связи, если что. Надеюсь, что ничего чрезвычайного не произойдет, ты же раньше с таким справлялась.
Тут она обращается к Эдварду и говорит: «Пока-пока! Веди себя хорошо! Мама придет за тобой завтра!» Запрыгивает быстро в машину и отчаливает.
До Эдварда только теперь дошло, что мамочка его оставила, и вот тут-то он разразился отчаянным и оглушительным ревом.
У этого маленького белокурого ангелочка легкие как иерихонские трубы и весьма широкий диапазон звуков. Поначалу он ревел как раненый бык, когда же ему этот звук наскучил, он перешел на ослиный вой, как если бы этому упрямому ослу откручивали яйца. Наша округа такого звериного концерта никогда не слышала.
Потом он развалился на дорожке перед моим домом, стал биться в падучей, сучить ногами и визжать так, что соседям могло показаться, будто на моем участке происходит библейское избиение младенцев. Все попытки заманить его в дом были тщетны, пришлось просто поднять его как штангу и рывком затащить внутрь, что было тяжело и больно, потому что штанга лягалась и пыталась вырваться. И откуда в таких маленьких детях столько неуемной силы и почему они такие тяжелые, совсем не пропорционально своему росту?
Я тут же пожалела, что втащила его в дом, потому что в закрытом пространстве акустика другая, а он перешел на тон выше и стал верещать как удушаемый кот. Естественно, что на такие звуки Джаджи стал реагировать, как и подобает псу, а именно лаять во все собачье горло. Барри, не совсем понимая, что конкретно происходит, но будучи компанейским и услужливым псом, решил поддержать общий кипиш и влился в сводную ораторию со своей басовой партией. От такого шума уши у меня чуть не отвалились.
Однако от моего внимания не ускользнуло, что несмотря на явное огорчение, Эдвард не проронил ни слезинки, его розовые ангельские щечки были абсолютно сухими. Конечно же, я не первый раз являюсь свидетелем таких самодеятельных представлений, очень хорошо помню приступы ярости у своих детей, как будто наступил конец света, но без пресловутой единой слезы ребенка. И в этот раз, сдавалось мне, кому-то просто приспичило поорать и не потому, что мама и папа бросили бедное дитятко на произвол судьбы и оно теперь изливает свое горе горючими слезами, а просто дитятко пытается нащупать пределы своих личных границ и границ терпения этой дуры тетки, на попечение которой его оставили. Мои подозрения укреплялись еще и потому, что время от времени Эдвард прекращал ор, переводил дыхание, косился на меня из-под ладошек, чтобы удостовериться, все ли он еще в центре моего внимания.
Я села рядом с ним на пол так, чтобы быть на одном с ним уровне и чтобы ребенок не чувствовал превосходство взрослого над ним, и постаралась разыграть роль суперняни.
– Эдвард! – весело позвала я его. – Эдвард, ты так громко шумишь, боюсь, ты расстроил собачек. Видишь, собакам не нравится, как ты шумишь. Перестань плакать, хватит, хорошо?
Эдвард продолжал визжать. Он делал это на такой высокой ноте, что клянусь, хрустальная ваза моей бабушки на столе в прихожей вошла в резонанс с этим ультразвуком и мелодично позвякивала (вот только этого мне не хватало, уже и бессловесные предметы обстановки участвуют в хоре, наряду с воющими и лающим собаками).
– Эдвард, – вразумляющим тоном продолжала я, – если хочешь так шуметь, то пожалуйста, продолжай, но я должна вывести собачек на улицу, хорошо? Если захочешь остановиться, то давай прекращай кричать и пойдем вместе на улицу, там ты поможешь мне покормить цыплят и мы покачаемся на качелях, а потом будет обед, а после обеда ты будешь смотреть «Октонавтов», а еще я тебе дам шоколадное печенье!
Какофония звуков несколько поутихла. Одним глазком Эдвард взглянул на меня из-под ладошек изучающе.
– Хочу «Октона-а-авто-о-ов»! – продолжил он орать. – «Октона-а-авты» и пече-е-еньки!
– Нет, Эдвард. Потом. После того как пообедаешь. И если будешь хорошо себя вести.
– Хочу-у-у. Ща-а-ас-с-с. «Октонавты-ы-ы».
– Нет. Давай, прекращай шуметь, пойдем на улицу, поиграем в саду. В саду очень весело!
– Не хочу-у-у!
– Ну ладно, тогда я пошла в сад с собачками. Эдвард, когда захочешь, тогда выходи к нам в сад, мы там с собачками будет тебя ждать. В саду мы поиграем, покормим цыплят, покатаемся на качелях, хорошо? Только тебе нужно перестать кричать и шуметь.
На этом я поднялась с пола, взяла собак, вместе с ними быстро пошла на кухню и вышла на улицу через черный ход.
– Пока, Эдвард! – громко сказала я перед выходом и громко хлопнула дверью, чтобы он услышал и понял, что я реально ушла.
Понятно, что я не такая безответственная тетка, которая может уйти из дома и оставить расстроенного малыша одного. Хотя, помнится, был случай, когда я просто молча вышла из магазина, где оставила Джейн, которая валялась на полу и орала, потому что все мои попытки успокоить ее были тщетны. Одна пожилая дама побежала за мной и всю дорогу причитала: «Вы же не можете взять и оставить так ребенка. Я сейчас вызову органы опеки!» На что я прошипела, что никуда я не ухожу, просто постою в соседнем отделе за углом, где она меня не видит, но я могу видеть ее очень
