Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская
Остальные растения рвать не возбранялось — очевидно, никому и в голову тогда не приходило, что наступят времена, когда многие их них попадут в Красную книгу. Я же никогда не гуляла просто так, а вечно что-нибудь искала — цветы, ягоды, грибы. Мною владела страсть собирателя, и, как истинный коллекционер, я постепенно становилась знатоком. Названия запоминались легко. Особенно нравилось, что у каждого растения — два имени: русское и латинское. Латинские звучали величественно и очень подходили деревьям: береза — Бетуля альба, дуб — Кверкус. Даже самые маленькие и обыкновенные подданные богини Флоры носили совершенно несоразмерные их стати триумфально-торжественные названия. Подорожник — Плантаго майор, одуванчик — Леонтодон тараксакум, а морковь — и вовсе мужчина: Даукус карота. Но это обстоятельство у меня как раз недоумения не вызывало — кто такой Даукус Карота я знала еще раньше, чем постигла всякие ботанические премудрости. Это был зловредный гном, выдававший себя за короля овощей, чтобы добиться руки фрейлейн Анхен. Она очень любила свой огород и вот однажды выдернула совершенно необыкновенную морковь, проросшую сквозь драгоценное кольцо. Анхен, естественно, снимает его с морковки и надевает на палец…
Все эти замечательные события происходили в сказки Э. Т. А. Гофмана «Королевская невеста». Книжечка эта мне очень нравилась — маленькая, такие называются «in carto», ярко-оранжевая, как морковь, а на обложке, я полагала, — сам Гофман. Портрет как будто нарисован карандашом. Брови изумленно подняты, волосы дыбом, каждый отдельно. Синяя шляпа парит над головой. Еще бы ему не испугаться — такую страшную сказку сочинил (ACADEMIA, Москва-Ленинград, 1937).
Мои ботанические познания и чтение тесно переплетались — во многих сказках речь идет о растениях. Лучше персонажей и не придумаешь: существа они таинственные. Хотя бы потому, что, в сущности, не нуждаются в имени. Их нельзя позвать, как собаку или кошку, окликнуть, как человека. Удел растений — молчание. Но людей эта немота отчего-то издавна мучила — иначе не было бы сочинено столько сказок о говорящих растениях
Разговаривают они только с сирыми и обиженными, наделенными доброй душой — всякими падчерицами, выгнанными из дворца королевнами-Корделиями, меньшими братьями, обреченными скитаться по белу свету. Только таких опекают. Злых — никогда.
Ведьмы и волшебники тоже превращают свои жертвы не во что попало — не в грабли или в шляпу, чаще всего — в цветы и деревья. Расколдовать тоже помогают растения — стоит дотронуться волшебным цветком до лягушки или чудища, и чары исчезают. Впрочем, я вовсе не собираюсь писать научный трактат «К вопросу о роли растений в фольклоре», так просто, наблюдения читателя.
Чтение
Сказок издавалось множество, особенно сказок народов СССР и стран Восточной Европы, так называемого соцлагеря. Существовали роскошные подарочные издания — тяжелые фолианты в суперобложках с обилием иллюстраций. Картинок было больше, чем текста. Кстати, эти книги — еще одна составляющая «сталинского стиля», кроме высотных зданий, идеологических красот станций метро, ВДНХ с фонтаном «Дружба народов», фильмами «Кубанские казаки» и «Падение Берлина» и пышными декадами искусства советских республик в Большом театре.
Мое детство как раз пришлось на расцвет «сталинского стиля», и жила я в «сталинском доме» на улице Горького с высокими потолками (3,70). Бывали потолки и повыше. Высота потолка сопрягалась в мифологизированном сознании эпохи с высотой занимаемого поста или с заслугами в области культуры. Отдельная квартира с высоким, очень высоким потолком полагалась только избранным. Остальные советские люди ютились в коммуналках — по одной комнате на семью.
Великолепные тома народных сказок мне дарили на день рожденья. Кроме них покупались еще не менее роскошно изданные эпосы. Я зачитывалась финской «Калевалой» — тогда она была сугубо карельской, «Рыцарем в тигровой шкуре», сказаниями о Лачплесисе. Но почему-то самой моей любимой книгой были «Нарты», осетинский эпос, синий с золотом том. До сих пор помню имя главного героя — Сосруко. Поразило, что он разговаривает, находясь еще в животе у матери.
* * *
К очень недолгому периоду моего безграмотного существования относится «Дневник Пастариня» латышского классика Упита. Я требовала, чтобы мне читали один и тот же кусок, где Пастариня, маленького крестьянского мальчика, не берут на праздник на соседний хутор, но зато приносят ему оттуда вареную поросятину. Эта вареная поросятина почему-то меня совершенно завораживала. Я, естественно, знала уже все наизусть, но каждый раз слушала с наслаждением.
Тот далекий жизненный опыт приводит меня к мысли, что восторженные всхлипы о всеобщей природной талантливости детей не имеют под собой никакой почвы. Я, во всяком случае, — исключение. Какой там талант, по-моему, просто тупость — любить только бесконечно знакомое, миллион раз повторенное. Если бы меня не трогали, я бы до сих пор не съехала с «вареной поросятины» и никакой другой книги в своей жизни не прочла. Но, видимо, взрослые почуяли неладное и наврали мне, что «Дневник Пастариня» потерялся.
* * *
В начальных классах регулярно проверяли на вшивость. Приходила женщина в белом халате, урок прерывался, и она инспектировала головы учениц. Каждый раз вылавливались три-четыре вшивые девочки. Однако никакого стыда или позора в этом не было. Никто вшивых не сторонился. Это считалось в порядке вещей.
С темой вшивости я познакомилась гораздо раньше школы, как ни странно, читая сказки братьев Гримм. Сперва я совершенно превратно понимала фразу, повторяющуюся из сказки в сказку:
— Ты спи, а я поищу у тебя в голове.
«Что искали друг у друга в голове прекрасные королевичи и королевны? — думала я. — Конечно, мысли. Найти мысли и забрать себе».
Но вшивость сказочных героев — это еще цветочки. Почему братья Гримм считаются непременным детским чтением, я понять не могу. Вот, например, такая «забавная» сказочка. Называется она «Разбойник и его сыновья». Цитирую по книге: Братья Гримм. Сказки. Государственное издательство художественной литературы. Москва, 1949, с. 719. Художник отчего-то не указан, иллюстрации превосходные, чувствуется рука мастера. Может быть, к моменту выхода книги он был репрессирован и сидел в лагере в Сибири? Как бы то ни было, черно-белые картинки — и, что совсем странно, отнюдь не соцреалистические — передают вполне мрачный таинственный страх, которым пропитаны страницы.
Итак, герой идет по лесу и видит трех мертвецов, повешенных на дереве. Рядом — домик, а в домике — рыдающая женщина с ребенком. Здесь, оказывается, обитают лесные чудовища-великаны, которые эту
