Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)

— Я же тебе сказала: Олю!

* * *

До появления Тани мы с тетей Лялей ходили на колодец за водой, поливали хозяйские огурцы, свеклу, малину, яблони... Машка работала ловчее и охотнее других.

11.8.60.

Вчера проводили тетю Лялю и тетю Иру. Гости шли пешком, а провожающие ехали в автобусе. Такая невежливость объясняется тем, что с гостями был Синдбад, которого в автобус не пускают; а с провожатыми была Маша, которая не очень-то может спешить, а спешить надо было...

Впечатлений у Машки много. Она была в настоящем железнодорожном вагоне, видела настоящий паровоз, была на вокзале и видела колокол, о существовании которого знает из стихов Саши Черного.

Тут же на вокзальной площади купили билеты на ленинградский автобус. Сегодня в 14. 20 мама и Маша едут делать Машке очередной укол. Папа собирается провожать их.

Маше со мной расставаться не хочется. Она уговаривает и меня ехать:

— Купи тоже билетик и приезжай.

Потом говорит:

— Можешь с нами в одном автобусе ехать.

Я говорю:

— Билетов больше нет.

— А может, еще принесут билеты?

12.8.60.

Ехать Машка очень хотела и в то же время очень боялась. Ведь ей не что-нибудь, а укол должны были сделать.

Это я очень хорошо понимаю. Это все равно как если бы мне предложили поехать, скажем в Венецию или в Париж, где я должен был бы подвергнуться серьезной операции. Тут и Монмартра, и гондольеров не захочешь.

13.8.60.

Вчера ездил встречать своих путешественниц. Машкину белую панамку увидал и узнал издали— в окошке автобуса. И она меня сразу узнала, когда я постучал по стеклу палкой.

* * *

Вчера же показал ей несколько хорошеньких сыроежек, которые нашел накануне во время своей одинокой прогулки в лесу.

Она расспрашивала меня:

— Ты где был? Когда? Далеко? А ты, когда ходил, взял с собой... как это... я забыла... который вертится...

И нетерпеливо:

— Ну скажи!!

— Что сказать?

— Скажи: как? Как называется!

— Что?

— Который Тбилиси показывает. Термос?

— Какой термос?

— Нет... не термос. Ну, как его? Ну, скажи (то есть подскажи)... Который вот так делает (показывает, как вертится и колеблется стрелка).

Тогда я пожалел ее и понял:

— Компас?

— Да, да, компас? Брал с собой?

— Сегодня брал, а вчера без компаса ходил.

* * *

О том, что такое дождь, уже давно забыли.

14.8.60.

Время летит на реактивном самолете. Давно ли Машке не было четырех, а вот уже пошел десятый день на пятый год!

* * *

Вечером уложили в девять, но до половины одиннадцатого она не могла уснуть.

Плакала. Даже вспотела вся. Пришлось мне прилечь рядом. Поговорили немножко шепотом. Держал ее за потную ручку и рассказывал какую-то ерунду.

Она прислушивалась к голосам мамы и тети Минзамал, которые работали на веранде и очень громко говорили. Я прикрыл дверь и сказал:

— Не кричите, пожалуйста!

— Нет, нет,— встрепенулась Машка.— Пусть кричат!

15.8.60.

Ходили вчера по-над берегом Луги в сторону Киевского шоссе.

Перед уходом мы с Машей сорвали с грядки огурец, взяли несколько кусочков хлеба и все это заначили в карманы. Я сказал ей:

— В лесу мамочка захочет есть, скажет: “Эх, хорошо бы сейчас огурчика съесть и хлебцем закусить...” А ты скажешь: “Тук-тук-тук. Пожалуйста!” А мама: “Ах!”.

Машка несколько раз просила повторить эту сценку. Но условий игры не поняла. Еще в саду стала вынимать из кармана пакет с хлебом.

— Можно?— спрашивает у меня.

Пришлось сказать:

— Рано, рано.

В лесу я давал наставления уже не ей, а маме. Попросил ее громко сказать:

— А неплохо бы сейчас закусить, хлебца поесть или огурчика!..

Мама, надо признаться, тоже не сразу поняла условия игры. Но потом все пошло как по маслу. И когда мама сказала: “Ах, откуда здесь огурец?! И хлеб!!!”— Машка возликовала.

Закусывали, сидя на свежем пахучем сене. Потом лежали недолго.

Потом, уже в виду Киевского шоссе, по которому бежали маленькие машины и автобусы, встретилось неожиданное препятствие: заболоченный ручей, впадающий в Лугу, и заболоченные берега его. В кустах на берегу этого ручья нашли очень красивые белые цветы: маленькие на высоких стеблях.

Перебрались через ручей и болото в другом месте. Промочили башмаки, дальше всем семейством шли босиком. Хотели переходить Лугу вброд, но пошли берегом.

Машка чувствовала себя весь день неважно, а тут еще трахнулась, ушибла ногу. В виде исключения из правила я нес ее недолго на плечах.

* * *

А правило у нас такое: никогда, ни при каких обстоятельствах не брать Машку на руки, на плечи, закорки. Я помню племянницу Иринку, которую любящая мать до шести лет таскала во время прогулок на плечах. “Эгоистку растишь”,— говорил я. И вот, следуя своему “учению”, сам никогда не сажаю Машу на плечи. И она не тянется, не просится.

* * *

Запишу здесь, кстати, несколько наших “заповедей”, несколько правил, которых мы с Аленой свято держимся вот уже без малого четыре года.

Только что я написал, что мы никогда не берем Машку на руки. Это неверно. Берем. В трамвае. В автобусе. В метро. Зато, если в вагоне стоят, она никогда и ни за что не сядет— даже на места “для детей и инвалидов”.

Так учили меня. Так следует, по моим представлениям, учить ребенка, если он здоров и если уже вышел из грудного возраста.

Да, правда, нам уже не один раз влетало от чадолюбивых наших ближних— в том же метро и в том же автобусе:

— Смотрите-ка! А? Отец с матерью расселись, а ребенок стоит!

Элико в этих случаях любезно, без раздражения, с улыбкой объясняет окружающим нашу позицию:

— Да, стоит. Она у нас, вы знаете, уже большая. Ей уже почти четыре года!

— Вы только подумайте! Четыре года ребенку, а его стоять заставляют! Садись девочка...

И добрая женщина демонстративно поднимается и уступает Маше место.

Машка смущенно улыбается, качает головой, говорит “спасибо” и остается стоять.

Многие поддерживают Машку, хвалят ее. Но чаще все-таки удивляются и возмущаются.

Удивляется и балбес лет четырнадцати, сидящий напротив. Не удивляются, потому что занимают места в другом конце вагона, два молодых человека лет по семнадцать-восемнадцать. Они сидят, вытянув ноги в узеньких брючках, а лицом к лицу с ними болтается из стороны в сторону, повиснув рукой на ременной петле, сморщенная и сгорбленная старуха с узлом.

Молодых людей тоже ругают. И ругают не менее пылко, чем нас:

— Молодежь пошла! Стыд! Срам! Никакого уважения к старому человеку...

Правильно. Верно. Никакого уважения. А кто виноват в этом? Да прежде всего мы сами, уважаемые товарищи! Не потому, что не требуем от них сейчас, а потому, что не научили их, когда они были маленькие.