Михаил Марголис - "АукцЫон": Книга учёта жизни

Под «нашими песнями» неофутуристичный «заведующий всем» подразумевал в тот вечер не только (а скорее не столько) вещи, придуманные им с Озерским вне «Ы», а весь литературно-художественный пласт, перелопаченный и спетый Федоровым в начале нового тысячелетия при содействии расширившегося круга его друзей по авангардно-аутентичной музыке и эмпирическому общению. Кроме Хвоста и Хлебникова, Леня расщепил на ноты, аккорды и звуки стихи Анри Волохонского и Александра Введенского, прозу Джеймса Джойса, занимательную филологию Андрея Смурова и Артура Молева. Дошел даже до монастырских духовных стихов, псалмов царя Давида и пастушьих заговоров, укомплектованных в набор «душеполезных песен на каждый день».

— Отталкиваешься от какого-то звука и нащупываешь песню, — разъясняет Леня. — 0 смысле текста не думаешь, он просто должен ложиться на музыку. Например, вся песня «Зима» на «Бодуне» выстроилась из слова «то ли». А, скажем, в «Предателе», одной из моих любимых «аукцыоновских» тем, есть противное звуковое сочетание «взвожу курки», которое, мне кажется, правильно так и не легло. Мы не нашли ему своевременно замену, и с тех пор оно торчит из песни. Мне важно, чтобы все фразы пелись, не вываливались интонационно из контекста. Последнее время я даже не учу песенные тексты, они сами всплывают в уме, когда звучит соответствующая музыка.

Меня именно таким подходом к поэзии зацепил Хлебников. Я понял, что он отталкивался от звуковой, ритмической основы стиха, она была ему важнее вербальных смыслов. А вот у Пушкина вербальная поэзия. Во все вложен конкретный смысл. Но дар его таков, что позволял создавать при этом абсолютно музыкальные вещи. У других же известных поэтов прошлого музыкальность в стихах вообще отсутствует, хотя некоторые из них, возможно, были глубже и мастеровитее Пушкина.

В другой раз, в том же московском жилище Лени, я слушал на его компьютере только что завершенный им альбом «Сноп снов».

Я все забыл, теперь пишуЗа буквой букву,Слог за слогомДышу,Как будто бы душуСебя,Рожденного со стоном… —

пел Федоров очередной зазвучавший в нем стих Хвоста. Параллельно (и не впервые, кстати, при «вживании» в сольный материал Лени) в уме моем всплывали разнообразные строки из раннего Маяковского. Тогда, кажется, вот эти:

Время!Хоть ты, хромой богомаз,лик намалюй мойв божницу уродца века!Я одинок, как последний глазу идущего к слепым человека!

Однако на тестовый вопрос: «Почему бы тебе, в череде прочих своих, спонтанно-концептуальных проектов, не обратиться и к почти юношескому периоду творчества нашего „агитатора, горлана, главаря'?» — Федоров с импонирующей категоричностью ответил: «Мне, если честно, Маяковский не нравится. Это малоинтересно. Он лирический поэт. А зачем мне чужая лирика?»

Следующий фрагмент нашего диалога, напоминавшего эстетическое анкетирование хозяина квартиры, уместно процитировать в форме интервью.

— А у Волохонского, значит, лирики нет?

— У Волохонского?! Лирики? Не слышал ни одного его лирического стихотворения. У Хвоста знаю один такой стих и одну песню. В остальном — у него тоже лирики нет. Холод там. Это абсолютно отъехавшие люди. Вот у «АукцЫона» лирики полно. У нас повсюду «мы», да «ты», да «я». Никак других слов не найдем, поскольку любим короткие слова, а эти как раз самое оно. Иногда пытались их заменять чуть более длинными: «дым», «дом», «снег», «бег», «век», «дождь», «лет», «ночь», «день». Но все равно словарный запасик получается небольшой. Есть, правда, еще несколько коротких слов, но в книжке их лучше не печатать…

— А «Холода» Озерского из твоего альбома «Таял» разве не лиричны?

— Это вообще молитва. Никакого отношения клирике. Хотя на том же альбоме мне больше «Бен Ладен» нравится. Вся его лексика бьет в точку.

— Может, тебе, помимо Введенского, полистать сборники других обэриутов — Хармса, Заболоцкого?

— Хармса, на мой взгляд, петь невозможно. Как и Заболоцкого. Не слышу в их стихах музыки.

— А Мандельштам музыкален?

— Нет. У него страсть в каждом стихотворении присутствует. И у Хармса тоже. А вот у Введенского ее нет.

— Но тем не менее Хвост, Введенский, Волохонский — пронзительны?

— Конечно. Потому что это не лирика, и все звучит намного сильнее. Вот в чем дело. Мы с Димкой Озерским пытались искать в том же направлении, делились наблюдениями, как одна и та же фраза, произносимая от первого лица, выходит напыщенной и глупой, а если ее произнести отстраненно, обезличенно — получается совершенно иной эмоциональный окрас. Аналогичная ситуация складывается и с ее музыкальным исполнением.

При этом с сожалением констатирую, что наши с Озерским песни не бесстрастны. А страстность, она ведь всегда по какому-то поводу, но повод — сиюминутен. Он уходит, и страстность становится нелепой. В любой страстности, на мой взгляд, изначально заложена человеческая глупость. А хочется отстраненности, холодности, как у Цоя, Лори Андерсон, Введенского… В этом проявляется какой-то могучий покой…

Отклонившегося от «АукцЫона» Федорова народ впервые лицезрел 1 апреля 1997 года в ЦДХ на Крымском валу, куда Леня явился в одиночестве, с акустической гитарой, дабы, сидя на стульчике посреди пустой сцены, пропеть пару десятков песен, включенных в его дебютную сольную пластинку «Четыресполовинойтонны». То был винегрет из кусочков федоровского прошлого и набросков его ближайшего авторского будущего. Архивная Гаркушина «Лампа» соседствовала с «аукцыоновскими» вершинами — «День победы», «Зима», «Пионер», «Дом на колесах». Их дополняли экзерсисы «нового» Озерского — «Далеко», «Что-нибудь такое», которые три года спустя, на стыке тысячелетий, войдут в поворотный альбом Федорова — «Зимы не будет». К этому перечню примешивались и «доисторические» народные темы «Светлана», «Гусаки».

С предельным минимализмом и хохотливой обреченностью Леня, казалось, перепевал все, что попадалось ему под руку. Перепевал, никуда и ни во что не целясь. Просто выбрасывал из себя переполнявшие нутро музыку и слова, как проснувшийся вулкан Эйяфьятлайокудльтонны пепла.

— Я ничего специально не придумывал, не репетировал, — разъясняет Федоров. — Показывал вещи такими, какими они сами собой получались. Так же потом строилась и пластинка «Анабэна». В каждой ее песне есть музыка, и неважно, что там получилось хуже, что лучше. Главное — все сделано с совершенно другим подходом, не так, как раньше, в «АукцЫоне», когда мы записывали массу вариантов песни, потом долго отбирали лучший из них, спорили и т. п.